— Н-е-т, дорогая! Я буду им мстить всю жизнь. И не только им, но и их потомкам, — сказала Джина-Фердэнэ и закрыла лицо руками. Она это сделала так, как это делала настоящая Фердэнэ.
Сокамерница обняла Джину-Фердэнэ и тихо сказала: «Успокойся, диэточка. Не надо так переживать».
По слову «диэточка» Джина поняла, что с нею говорит тот человек, ради которого она попала сюда, в тюрьму. Это слово она произносила как-то по-особому, с придыханием «диэточка». Другой человек так произнести это слово не может. Джине пришлось прослушать пленку, на которой записана речь ее сегодняшней собеседницы-сокамерницы, где она слово «диэточка» произносила много раз, не менее ста раз. Джина настолько точно и правильно запомнила эти произношения с придыханиями, что перепутать людей, произносящих это слово в разговоре, она никак не могла. Джина слушала собеседницу и все больше убеждалась, что с нею разговаривает именно тот человек, которого надеялась встретить Джина-Фердэнэ. «Ошибки быть не может, — подумала Джина. — Теперь надо еще разок проверить, и за дело. Долго тянуть с проверкой нельзя. Ее могут перевести в другую тюрьму или выпустить за отсутствием доказательств. Ведь все может статься», — подумала Джина-Фердэнэ.
— Да брось ты, Симюэль, возиться с этой слюнтяйкой. Дай-ка ее мне, я с нею поговорю так, как говорила со мною ушедшая вчера наша сокамерница-«мать», — проговорила одна из сокамерниц, именующая себя Тахирой. — Ее надо немножко обломать и приучить к нашим правилам и порядкам.
И поднялась со своего топчана, где сидела.
Симюэль, видя, что Тахира хочет направиться к Фердэнэ и преподать ей тюремный урок, встала перед Фердэнэ и закрыла ее собою.
— Не тронь Фердэнэ! Я не дам, чтобы ты начала расправляться с невинной жертвой! Я вызову наряд и тебя посадят в карцер! Сиди на месте и занимайся своим делом!
Тахира впервые увидела такой воинственной Симюэль и сразу остановилась. Она растерялась и сразу не сообразила, как дальше действовать.
Ее подруга-сокамерница взяла Тахиру за полу тюремного халата и потянула обратно на топчан, где она сидела. Тахира вернулась на свое место и что-то про себя пробормотала: «Ра-спу-сти-ла нюни. Видно, что впервые здесь. Надо приучить к новой жизни. Надо думать на воле, чтобы не попасть сюда. А коль попала, то терпи и не ной, не порть настроение другим! Ладно! Сегодня оставим, а там посмотрим, как быть!...Я с тобой, шалава, поговорю так, как со мною говорила «мать».
Я разберусь с тобой. Я вспомню тебе все. И как погиб наш «Фараон», поверивший этой шалаве, а она предала его, поведав о его делах греческой полиции. Ее тогда отпустили».