Ладони прилипают к дверной ручке, и меня накрывает та беспричинная тревога, которую испытывают все законопослушные люди, стоит мимо проехать полицейской машине. За все эти годы Джастин ни разу больше не оступился, но первый звонок из участка я помню с мучительной ясностью.
Не знаю, когда сын начал воровать, но тот случай был уже не первым – это совершенно ясно. Ведь в первый раз крадешь что-то маленькое, верно? Упаковку конфет или компакт-диск. Но не двадцать пять пачек бритвенных лезвий. Особенно если ты слишком молод, чтобы бриться. И не будешь носить куртку с аккуратно распоротой подкладкой, куда так удобно прятать контрабанду.
Об остальных кражах Джастин ни слова не сказал. Признался в этой, но не выдал ни для кого творил подобное, ни что сделал с бритвами. Он отделался предупреждением, от которого отмахнулся, как от нагоняя в школе.
Мэтт пришел в ярость:
– Это навсегда останется в твоем досье!
– На пять лет, – поправила я, пытаясь вспомнить, что мне говорили в органах опеки. – Затем запись исчезнет, и он должен будет о ней сообщать только по прямому требованию работодателя.
Мелисса, конечно же, знала о краже. И о драках, в которые Джастин ввязывался, и о найденном в его комнате пакетике с травкой, который меня очень встревожил. Помню, она налила мне бокал вина и сказала:
– Джастин еще ребенок. Он это перерастет.
Так и произошло. Или он просто научился не попадаться. В любом случае, с тех пор как Джастину исполнилось девятнадцать, полицейские в нашу дверь не стучались. Я представляю, как сын в одном из шикарных фартуков Мелиссы делает сандвичи, беседуя с клиентами, и невольно улыбаюсь.
Дежурный офицер сидит за стеклянной перегородкой вроде тех, которые можно увидеть на почте. Говорить с ним можно через щель, куда пролезут разве что документы или маленькие кусочки потерянного имущества.
– Могу я вам чем-нибудь помочь? – спрашивает полицейский таким тоном, словно помогать мне – последнее, чего ему хочется.
От боли в голове туман, и язык едва слушается.
– У меня есть информация об убийстве.
На лице дежурного офицера появляется легкий интерес.
– Продолжайте.
Я пропихиваю в щель вырезку из газеты. В углу между стойкой и стеной приклеен кусочек затвердевшей жевательной резинки. Кто-то раскрасил ее синей ручкой.
– Это сообщение из сегодняшней «Лондон Газетт» об убийстве в Масвелл-Хилл.
Офицер просматривает первый абзац, его губы слегка шевелятся. На столе рядом с ним потрескивает рация. Особенных подробностей в газете нет. Таня Бекетт работала помощницей учителя в начальной школе на Холлоуэй-роуд. Около пятнадцати тридцати она садилась на поезд Северной линии, ехала от Арчуэй до Хайгейт, затем пересаживалась на сорок третий автобус до Крэнли Гарденс. «Я собирался встретить ее у автобуса, – рассказал ее парень, – но шел дождь, и она сказала, чтобы я оставался дома. Все бы сделал, чтобы вернуть время назад». На фотографии он обнимает Таню, а я не могу избавиться от мысли, что, возможно, смотрю на убийцу. Ведь они все говорят что-то похожее, правда? И чаще всего жертва оказывается знакома с тем, кто на нее напал.