— Добро пожаловать домой, дорогая.
Руфус стоит под аркой, отбрасывая черную тень в открывающийся за ней сумрачный сад.
Амара, вскрикнув, бросается ему на шею. Любовь, облегчение и страх настолько смешались в ее душе, что она не может выговорить ни слова.
— Ты дрожишь как лист! — восклицает Руфус.
Наслаждаясь собственной щедростью, он подхватывает ее на руки. Амара оказывается чуть тяжелее, чем он ожидал, и он едва не спотыкается, но, удержавшись от падения, уверенно несет ее в холодную, темную, скудно обставленную комнату. В углу стоят ложе и горящая лампа. Больше чем достаточно.
Счастье Амары непритворно. Сегодня она может не опасаться, что выйдет из роли. Она ублажает Руфуса, пока он не изнемогает от наслаждения, и осыпает его любовными признаниями, не давая вставить ни слова взаимности.
Холод пробирает до костей, и долго оставаться в постели невозможно.
— Боюсь, что пока я заплатил лишь за аренду дома, — говорит Руфус, торопливо одеваясь. — Но если он нам понравится, то, возможно, мы сможем его купить. — Амару пронзает укол страха, такой же холодный, как высыхающий на ее коже пот. Она вздрагивает, цепляясь за надежду, что дом — достаточное доказательство его намерения дать ей свободу. Руфус наклоняется и снова целует ее. Амара медленно расслабляется. Он берет ее лицо в ладони. — Можем решить это, когда ты будешь принадлежать мне одному.
Всех ожидает черная ночь и дорога к могиле[36].
Гораций. Оды, книга I, 28
Амара в одиночестве стоит в коридоре лупанария. Никто еще не проснулся. Она смотрит на знакомые закопченные стены, на картины над дверными проемами: на женщину в позе наездницы над кубикулой Виктории, на мужчину с двумя членами над кубикулой Бероники. На всех этих женщин на стенах, беспрерывно обслуживающих чужую похоть, даже когда настоящие шлюхи спят. Амара обхватывает себя руками, гадая, сколько еще ночей ей придется провести в этом месте, и думает об ожидающем ее пустом доме.
Она уверена, что Руфус скоро освободит ее. Должен освободить. Но даже если он не даст ей свободу, а только выкупит из лупанария, все равно принадлежать ему в тысячу раз лучше, чем Феликсу. Холодок страха возвращается, но она ожесточенно потирает плечи, словно пытаясь стряхнуть с себя тревогу.
Ее вырывает из раздумий шум удара, доносящийся из бывшей кубикулы Крессы.
Занавеска слегка колышется, раздуваемая порывистыми движениями Британники, и Амара сжимает в руках вонючую ткань.
— Это я, Амара, — тихо говорит она, прежде чем войти.
Британника не оборачивается. Амару уже не впервые поражает ее странность. Иноземка слишком высока для женщины, а ее рыжие волосы слишком коротки. Они настолько спутались, что девушки были вынуждены их отрезать. Британника настолько пренебрегает своей внешностью, что кажется почти уродиной, и все же Амара восхищается несомненной силой ее тела. При взгляде на нее все старания остальных девушек выглядеть соблазнительно кажутся жалкими.