» — восхищались коллеги. Они тоже от этого выиграли: по утрам Оля с лопаточкой шла разгребать снег вокруг дома, и в наших «графских покоях» устраивались рабочие совещания. Помню, Алик Жолковский, войдя в дом и отряхивая с ботинок снег, сказал мне: «Не смею Вам советовать, граф, но на вашем месте я уволил бы дворника». Работали допоздна, с небольшим перерывом, но всё равно каждый вечер мы слышали стук в окно. Это Лёня Крысин бросал в окно снежки, вызывая нас на прогулку.
Вы не были в Петербурге (Ленинграде)? Нет? Как я вам завидую — вас ждёт первое! посещение этого замечательного города! Илья Эренбург сказал: «Увидеть Париж и умереть». Я видел Париж, и всё-таки переадресовал бы эти восторженные слова Петербургу: «Увидеть Петербург и умереть!». И вот недавно читаю в письме поэта XIX в. Константина Батюшкова: «Париж есть удивительный город, но я смело уверяю вас, что Петербург гораздо красивее Парижа».
В Ленинграде приятно было рыться в архивных материалах и картотеках, которых не было в Москве, знакомиться с коллегами, беседовать с ними на научные (и ненаучные) темы, осматривать город.
Ещё в студенческие годы я влюбился в Ленинград. Эта «любовь с первого взгляда» стала для меня и последнею. От Москвы, в которой я живу и работаю более 60 лет, я не в восторге. Её хаотичность, шум, беспорядочность мне, педанту, всегда не нравились. Наверно, неблагородно и неблагодарно говорить так о Москве, меня приютившей, но — сердцу не прикажешь…
Я не видал площади более красивой, чем Дворцовая, и памятника, столь прекрасного и любовно, свободно размещённого, чем Медный Всадник. И громадные (но — удивительно — не тяжёлые!) здания Адмиралтейства и Главного штаба (длиной 580 метров!). Для меня Петербург — воплощение величия России. Двухвековое татаро-монгольское иго отбросило нас назад и лишило возможности идти каким-то своим, «третьим» путём. И у Петра I хватило мудрости, и жёсткости и — жестокости! — пойти по единственно правильному, «европейскому» пути, пусть крайне тяжёлому.
Батюшков писал: «…Что было на этом месте до построения Петербурга? Может быть, сосновая роща, сырой дремучий бор или топкое болото, поросшее мхом или брусникою; ближе к берегу — лачуга рыбака… И воображение моё представило мне Петра, который в первый раз обозревал берега дикой Невы, ныне столь прекрасные!.. Здесь будет город, — сказал он, — чудо света... Сказал — и Петербург возник из дикого болота…»
Не правда ли, в этих словах Батюшкова — явная перекличка с началом пушкинского «Медного всадника» (