Было уже шесть сорок вечера, когда в тот же вторник Джордж Чандлер-Пауэлл исчерпал список частных пациентов в больнице Святой Анджелы. Снимая операционный халат, он испытывал странное чувство, парадоксальную смесь усталости и возбуждения. Он начал оперировать рано и работал без перерыва, что было необычно, но неизбежно, если он хотел успеть прооперировать всех своих частных лондонских пациентов, значившихся в списке на этот год, до ставшего уже обычаем отъезда в Нью-Йорк, на рождественские каникулы. С раннего детства Рождество вызывало у него ужас, и он никогда не проводил его в Англии. Его бывшая жена, теперь вышедшая замуж за американского финансиста, способного содержать ее так, как – по ее и его мнению – подобало содержать очень красивую женщину, твердо придерживалась того взгляда, что любой развод должен быть, по ее выражению, «цивилизованным». Чандлер-Пауэлл подозревал, что под этим словом подразумевается щедрость (или, в обратном случае, ее противоположность) финансовых условий, однако, благополучно обеспечив себе американское состояние, она смогла заменить более низменные блага материальной выгоды развода открытой демонстрацией собственного щедрого великодушия. Им обоим нравилось видеться раз в год, и Джордж наслаждался пребыванием в Нью-Йорке и программой цивилизованных развлечений, которую Селина и ее муж для него составляли. Он никогда не оставался там дольше чем на неделю, а затем летел в Рим, где останавливался в том же загородном pensione, в котором впервые снял комнату, когда еще учился в Оксфорде, и где его до сих пор тепло принимали, и ни с кем не виделся. Однако ежегодный визит в Нью-Йорк вошел в привычку, от которой он пока не видел резонов отказываться.
Ему незачем было появляться в Маноре до вечера среды: первая операция была назначена в четверг утром, но две палаты в бесплатном отделении больницы во вторник утром были закрыты из-за инфекции, и операции, назначенные на следующий день, пришлось отложить. Сейчас, вернувшись домой, в свою квартиру в Барбикане, и глядя в окно на огни Сити, он почувствовал, что не выдержит бесконечного ожидания. Ему просто необходимо вырваться из Лондона, посидеть в Большом зале Манора перед камином, где пылают поленья, пройти по липовой аллее, вдохнуть ничем не замусоренный воздух, ощутить запах свободно веющего ветра, пахнущего древесным дымком, землей и палыми листьями. С беззаботно-радостным чувством школьника, отпущенного на каникулы, он швырнул то, что могло ему понадобиться в следующие несколько дней, в дорожную сумку и, не дожидаясь лифта – никакого терпения на это уже не хватало! – сбежал вниз по лестнице в гараж, к всегда стоящему наготове «мерседесу». Как обычно, проблемой было выбраться из Сити, но на автостраде им овладело чувство облегчения, наслаждения быстрой ездой, как это с ним всегда бывало, когда он ехал ночью один, и несвязные, отрывочные воспоминания, словно коричневатые выцветшие фотографии, чередой проходили перед его мысленным взором, не вызывая тревоги. Он вставил в плеер CD с Концертом ре-минор Баха; руки его легко лежали на руле, и в располагающей к размышлениям тишине он дал музыке слиться с его воспоминаниями.