[Pearce, 1995]. Пирс определяет «инженерию рая» как «полное устранение страданий
Homo sapiens» [Ibid.]. На самом деле он идет еще дальше, доказывая, что «круг сострадания» в конечном счете должен включить и «другие виды, для чего потребуется перепроектирование экосистем и генная инженерия». В общем и целом, «возможность… перепроектирования глобальной экосистемы позволяет включить в инженерию рая весь остальной живой мир» [Ibid.]. Хотя попытка Пирса сократить страдания может быть нам симпатичной, сам план, требующий того, чтобы (некоторые) люди перепроектировали глобальную экосистему, руководствуясь своим пониманием относительных, ограниченных определенными культурами понятий, таких как «счастье» и «рай», коренится в гиперболический форме гуманистической исключительности, морального антропоцентризма и абсолютизма, которые, с критической постгуманистической точки зрения, ни в коей не мере не могут быть чем-то желательным. В рамках трансгуманистического дискурса, который, считается, стоит на посылках атеизма
[49], технология становится двигателем исполнения желаний
[50], общим ответом на надежды по созданию «лучших»
[51] людей и экосистем, а также золотым ключиком к запретному плоду, а именно к бессмертию, которое в трансгуманистической литературе стало называться радикальным продлением жизни
[52]. Есть много интересных параллелей между трансгуманистическим подходом к технологии и религиями [Tirosh-Samuelson, Mossman, 2012]. Исторический критик Дэвид Нобл в своей книге «Религия технологии: божественность человека и дух изобретения» утверждает:
Заметная сегодня зачарованность технологическими вещами – являющаяся не чем иным, как мерилом современного просвещения – коренится в религиозных мифах и древних образах. Даже если сегодня технологии, отличающиеся приземленным стремлением к полезности, власти и выгоде, похоже, задают общественные стандарты рациональности, движут ими еще и туманные мечты, духовные стремления к сверхъестественному искуплению. Хотя мирские знания, демонстрируемые ими, действительно поражают, их истинный источник вдохновения в другом, в непрестанном поиске трансцендентности и спасения, возможного в другом мире [Noble, 1997, p. 4].
Данное Ноблом описание сегодняшней зачарованности техникой легко применить и к трансгуманистическому дискурсу о технологии. Традиция, к которой относит себя сам трансгуманизм, – это Просвещение; как мы уже отметили в предыдущей главе, понятия прогресса и рациональности в трансгуманистической технологической парадигме остаются нетронутыми. Технология становится иерархическим проектом, основанным на рациональном мышлении, причем считается, что она движется в прогрессивном направлении; человеческое понимание времени в этих эпистемологических координатах превращается в онтологическую пищу технологии, которой необходимо хронологическое будущее, чтобы добиться успешного развития своих трансцендентных проектов, один из которых имеет важнейшее значение для трансгуманизма – речь об усовершенствовании человека.