Свет женщины (Гари) - страница 43
– Нет, и не Байрон.
– Послушайте, Лидия, я предлагаю вам самое лучшее. Ларошфуко, Уайльд, Байрон. Вершины. Со мной вы всегда на вершинах. Смейтесь, смейтесь, от этого становится светлее. И не говорите: «Я вас плохо знаю». Или, того лучше: «Я боюсь ошибиться». Вы же не станете призывать «не терять головы», когда у нас вдвое больше шансов против непостижимого? Закройте глаза и смотрите на меня. Не всякая истина – дом родной. Зачастую там нет отопления и можно сдохнуть от холода. Небытие меня не интересует, причем именно потому, что оно существует.
– Вы романтик?
– В своем отношении к дерьму – да. Вовсе не обязательно отрицать реальность: достаточно просто не идти у нее на поводу. Если бы мы были менее счастливы, то есть не настолько, чтобы забыть о враге, мы бы вовремя заметили, что Янник больна, и может быть, ее удалось бы спасти. Мы забыли, что счастье, как в пасти акулы, всегда окружено двумя рядами зубов. Поначалу невидимый, неслышный враг раскрыл себя, только когда насытился по самое горло. Настоящая злобная гадина, порочная и трусливая. Вы сейчас говорили о сломанных мечах и пробитых щитах: верно, их все больше и больше. Мы еще слишком слабы. Но эта слабость, уязвимость, страх перед мимолетностью жизни – не что иное, как сила души. Вы не могли не заметить, что слово «душа» вышло у нас из употребления. Мы предпочитаем не приближаться к столь высоким материям: это задает масштаб. Наверно, мы с вами смешны: два спасательных круга, которые пытаются друг друга спасти, выталкивая на поверхность, – что ж, я готов с честью носить клоунский наряд. Скажу больше: именно с плевков и кремовых тортов начало вырисовываться то, что можно назвать человеческим лицом… Я не хочу, чтобы вы хоть на мгновение усомнились в моей абсолютной верности той женщине, которой больше нет: это не может умереть, и теперь ваша очередь…
В ее голосе, взгляде еще было сопротивление. Я прекрасно знал эти интонации, эту безоружную воинственность, это хлопанье крыльев: она испугалась, обнаружив, что еще способна верить.
– Не знаю, сознаете ли вы, с каким равнодушием, чтобы не сказать – жестокостью по отношению ко мне вы лезете вон из кожи, силясь полюбить еще раз. И глядя, как вы пытаетесь вплавь пересечь океан, хочется броситься в воду и помешать вам утопиться… Страшная штука эти самоубийцы.
– И что?
– А то! Жаль, я не играю на гитаре, Мишель. У нас получился бы настоящий хит. Соня знакома с директором музыкальных театров, она наверняка могла бы устроить нам прослушивание.
– Так, ирония, понимаю. Каждый отбивается как умеет. Но если однажды я перестану любить, это будет означать только то, что у меня больше нет легких. Сейчас вы здесь, сейчас здесь свет женщины, и несчастье перестает быть нормой жизни. Пять утра, там уже наверняка все кончено, не осталось камня на камне, то есть нужно строить заново. После того как все обращается в прах, наступает момент изначальной цельности. Я пою вам сейчас дикий первобытный гимн – это единственный способ выразить то, что было прожито. «Илиаду» называют эпопеей и восхищаются описанными в ней героическими сражениями. Гораздо труднее рассказать о супружеских парах, мирно стареющих вместе, а между тем это и есть наши самые прекрасные победы. Может быть, вы не поймете, как я любил и продолжаю любить другую женщину, и поэтому отвернетесь от меня. Или скажете: «Хватит нам, женщинам, вечно быть кормящими матерями». Нет! Забудьте про эти скитающиеся бесхозные половинки. Я говорю вам о паре: в ней уже не разбираешь, кто земля, а кто солнце. Это другой биологический вид, другой пол, другое пространство. Можно еще поговорить о «независимости». Ох уж эта пресловутая «независимость» сепаратистов, раздельные уборные «М», «Ж», где мы запираемся, чтобы с нежностью отдаться себе, любимому. «Независимый» мужчина, «независимая» женщина – слова, доносящиеся издалека, из зоны вечной мерзлоты, страны великого одиночества, где нет ничего, кроме собачьих упряжек, и этим словам надо внимать с почтением: в них достоинство обездоленных. Сейчас вы меня покинете, но некоторые мгновения не стираются из памяти. Эфемерное живет минутами и вспышками, я не прошу у счастья ренты. Я посмотрю на часы, встану, оденусь, поблагодарю вас: «Спасибо, что составили мне компанию, время пролетело так быстро, надеюсь, я своим громким голосом не потревожил соседей»; вы сможете привести себя в порядок, причесаться, мы, как сказали бы здравомыслящие люди, «отрезвеем» – ну и слово, звучит прямо как «отрежем». Это так банально, так часто случается в нашей мелочной лавочке, мы довольствуемся безделушками, пустяками, невесомыми, как шейные платочки; любовь – это уже было, это затаскано до дыр. Мы хотим уничтожить эхо, потому что оно повторяется, но чтобы заставить нас сказать нечто новое, надо вырвать нам голосовые связки. Вы ни в чем на нее не похожи, именно поэтому вы – ее продолжение.