ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в которой Пишта Фицек впервые учиняет бунт, а затем в золотисто-желтом трико взлетает в воздух
1
Бывший сапожник, а ныне кельнер, г-н Фицек и сам, по мнению многих, переступал кое в чем границы нормального. Но ведь все зависит от того, кто устанавливает, что нормально и что выходит за пределы нормы.
Сам г-н Фицек, например, так говорил жене:
— Я, Берта, вовсе не считаю нормальным, что тяну изо всех сил и больше пятисот-шестисот форинтов в год выколотить не могу. А вот старый хрыч Франц Иосиф получает двадцать пять миллионов форинтов только за то, что протрет поутру глаза, напялит корону на башку да и подмахнет несколько приговоров: этого повесить, того повесить!..
Несомненно, были свои странности и у Пишты, сына г-на Фицека. Скажем, дадут ему подзатыльник — у господ Фицеков это было делом обычным, как в доброй мещанской семье какао на полдник, — Пишта заберется в угол и два-три часа тянет свое: «Ой, ой, ой!» И, как ни проси его, что там ни сули, не перестанет. А в другой раз и втрое больше достанется, но ему хоть бы что, как с гуся вода. Передернет плечом и снова возьмется за то же, за что трепку получил.
Лет в пять, в шесть он был уже страстным коллекционером. Наберет уйму камешков и играет, а бросит играть, закопает их, как собака кость. Но посмей только кто-нибудь тронуть его драгоценности! Привстанет Пишта на цыпочки, вытянется весь, уставится, как волк на луну, и начинает выть. А две-три недели спустя отдаст кому-нибудь эти самые камешки, даже не взглянув.
Собирал шарики, пуговицы, разные листики, спичечные коробки, пустые консервные банки и битые хрусталики от люстр. Прятал все это под кровать и даже ночью поднимался посмотреть, на месте ли его сокровища, не случилось ли с ними чего-нибудь. Со временем и они ему надоедали, он раздаривал все, и, если позднее недавние реликвии случайно попадались ему на глаза, Пишта отворачивался, словно стыдясь своей прежней привязанности.
Уроки он ненавидел. Первые полчаса еще кое-как слушал, потом его охватывала непреодолимая дремота, и тогда учитель начинал двоиться, расплываться у него перед глазами; а то начнет глазеть в окно, рассматривает стену противоположного дома, вспоминает что-то, строит планы, измышляет страшную месть за какую-нибудь воображаемую обиду.
Это он придумал, как таскать в городском парке использованные билеты из корзины, что стояла за занавесом, у входа на «Свободную сцену». Он аккуратно разглаживал утюгом скомканные бумажки и проводил по ним, пока не надоело, иной раз даже дюжину ребятишек. Это его, восьмилетнего мальчугана, «усыновили» проститутки, жившие на их улице: причесывали его, ласкали, кормили, и тщетно г-н Фицек колотил сына — мальчик не сдавался, снова и снова убегал к т е м женщинам. Но вот однажды (и бить не пришлось) Пишта сам перестал бегать т у д а. Старательно обходил даже самый квартал, где жили т е женщины. На вопрос: «Почему ты не ходишь больше к нам?» Пишта отвечал: «Так!»