— Ты что грубишь?
Если г-н Фицек был не слишком взволнован и в голове у него не кружились неосуществимые мысли и планы, он даже застывал, ошеломленный, и удивлялся, и восхищался. «Вот баба-то: опять такая, как в девках была!» Но если весь он пылал от ярости и язык у него, как он выражался, «был сухим, как сафьян» (г-н Фицек, хотя и служил теперь кельнером, однако сравнения свои заимствовал из сапожного ремесла), протесты жены только разжигали его, подымали воинственный дух.
— Где твои щенки? — заорал он, уронив на стол оба пакета с мукой. — Оказывается, не только у меня, у других тоже хватило ума.
Жена стояла не шелохнувшись.
— Хотел накупить столько, чтоб всю войну продержаться, — простонал г-н Фицек. — Семьдесят пять килограммов муки, двадцать килограммов сала… Осел — целый месяц промешкал, потому что на второй день войны мука, видите ли, на два крайцара вздорожала, а сало на десять. Всё деньги жалел! Думал: взбеленились все, авось опомнятся. Но где уж там: жратва дорожает с каждым днем: цены набухают, как подошва в воде, и некому их молотком пришибить… Некому! Целый месяц спину гну, а шиш с маслом заработал — и то случайными заработками. Ждал… ждал… Вот и дождался! А вчера уже и мука и сало вздорожали вдвое, сегодня — в два с половиной раза!.. Когда ты вернулась из Сентмартона, кило крупчатки стоило восемнадцать крайцаров, а сало девяносто пять… На другой день муку уже за двадцать продавали, и я не захотел купить!.. Считал, что дорого! — с отчаянием крикнул г-н Фицек. — Ты тоже хороша! Могла бы сказать: «Покупай, не жди!..» Когда не надо, всегда суешься в мои дела, языком треплешь, а тут точно воды в рот набрала, словно тебя не касается! Тоже мне гордячка нашлась! Ну вот и ешь свою гордыню, милостивая сударыня! Жри! Я-то думал на свои кровью и потом накопленные девяносто форинтов купить семьдесят пять килограммов муки, двадцать килограммов сала… Да чаял приберечь еще на мастерскую, ну, хоть бы самую махонькую… Что зубы скалишь, у-у, глухая? — гаркнул он на жену, хотя она и не думала улыбаться. — Мне бы хоть самую что ни на есть крохотную, с пятачок, и то ладно бы!.. Отделить ее от комнаты этажеркой. Там бы и жить. Я-то ведь на сапожничество больше не рассчитываю. У меня совсем другие планы. Расскажу, только ты зубы не скаль.
Он схватил один из пакетов с мукой, бумага прорвалась, и мука, поднявшись облачком, рассыпалась по столу.
— В одной лавке мука стоит уже сорок два крайцара и дают только по два кило. Народ мечется, хватает все, что есть. Словно с ума посходили!.. В другой лавке продают по сорок пять крайцаров и отпускают только по одному кило, а народу все равно тьма. А сало — два форинта сорок… Совсем обалдели! Да еще и кричат покупателю: «Дорого? Коли дорого, не берите! Завтра рады будете, если за такую цену получите… Может, уже и к вечеру подорожает…» А мука-то та же самая! Поняла? Та же самая! Почему же тогда? Что за причина такая? Вот что ты мне скажи, раз уж месяц назад ничего путного присоветовать не могла. Теперь хоть все свои деньги вложу, а все равно не купить мне… — Он вздохнул, задумался и тихо добавил: — Спокойствия не купить себе… Вот и на улице тоже. Нет того, чтоб сразу напечатать: «Объявляем войну всем странам, и мобилизации подлежат все от десяти до ста лет». Горькая пилюля, да зато уж сразу. Так ведь нет! Один плакат орет на другой… Один плакат забивает другой… это вместо того, чтоб… Эх!.. Провалились все мои расчеты… Война до осени не окончится, Берта… Еще и меня заберут… и Отто… Но я не сдаюсь. У меня, почтеннейший господин Франц Иосиф, шестеро детей!..