— Папа, — Мартон, побледнев, уставился на отцовский кулак, — ведь это же денег не стоит…
Г-н Фицек оттолкнул сына.
— Ступай, уходи! До сих пор я насквозь тебя видел, а теперь уже и понятия не имею, какой тебя точит червяк!.. Ступай отдыхай бесплатно хоть век вековечный. По крайности дома одним ртом меньше будет… Мука целее будет! Можешь и этих увести, — и он указал на младших сыновей, — пусть тоже бесплатно отдыхают. На кладбище!.. А коли там понравится, напиши! И я пойду за вами из этого взбесившегося мира! — сказал он, чуть не плача. — Вот тебе! Кило питательности возьми в дорогу! — Он схватил буханку и швырнул в сына.
Хлеб упал на пол. Мартон нагнулся, поднял его, сдул с него пыль и поцеловал. С малых лет учили его простой истине трудового человека, что хлеб достается тяжелым трудом, что без хлеба не проживешь, что хлеб надо почитать, иначе он уйдет.
Г-н Фицек и сам опешил оттого, что бросил хлеб на пол. Ведь и он не раз молил бога: «Господи, коли ты мне зубы дал, дай к ним и хлеба в придачу!» И, притихнув, он спросил сына, который, побледнев, прижимал к себе обесчещенный хлеб:
— На сколько времени собираешься?
— На две недели, — сказал Мартон.
— Раньше вернешься!
— Нет! Что вы! Вот посмотрите! У нас же точный план…
— Точный план? — спросил г-н Фицек таким тоненьким голосом, будто верхние тона выводил на флейте. — Точный план? — И он бросил взгляд на сына, которого «уже не видел насквозь». Внезапно усталость и отчаяние охватили его. Он махнул рукой. — Зимой хоть клещами тяни траву, все равно не вырастет! — сказал он, вздохнув, и вспомнил про улицу Луизы, про то, что все стало шатким, что первого ноября надо переезжать и садиться опять за верстак и шить башмаки солдатам; да тут еще и освобождение от армии, в которое он и сам не больно верит, хоть и убеждает жену.
Голова его была занята уже не сыном — ведь у него и без того «хлопот полон рот» и «довольно с него этих глупостей», пусть Мартон делает что хочет, занятия и вправду пока не начнутся, а денег мальчишка не просит. И лишь ради того, чтобы закончить спор, он коротко высказал свое мнение:
— Что ж, идите паситесь!
Ребята — благо можно было наконец — рассмеялись.
— Вы бы лучше плакали, чем смеялись, — горестно заметил отец.
…Мартон вышел на кухню, чтобы попросить нож и, если можно, стакан, а нельзя — «так и жестяная кружка сойдет». Мать, сложив руки на животе, смотрела на сына. Она колебалась, терзалась, пока, наконец, не решилась заговорить с ним.
— Скажи, сынок… А что вы есть-то будете? — Она приблизила губы к уху сына и зашептала совсем тихонько, чтоб не слышно было в комнате, будто и этим желая сказать: «И я тебя кой о чем хочу спросить, но не то, что отец, он дурит!» — А спать где будете?.. Октябрь ведь на дворе… ночи уже холодные, сынок…