Сдержанно, можно сказать даже подозрительно, встречал Йошка поначалу тех, у кого обнаруживал черты, сходные с его собственными. Ему казалось, что кто-то нащупал его тщательно скрываемые струны и хочет играть на них.
…Владимиров пришел точно в назначенное время, и, чтоб отметить это, ибо комната была уже битком набита людьми, он вытащил часы, взглянул на них и приложил даже к уху, словно желая удостовериться: ходят они или нет? Потом опустил их в карман небрежно, словно носовой платок. Он тихо приветствовал собравшихся, низко поклонился, что показалось странным не только Йошке Франку, но и всем остальным. Странным и милым. От такого приветствия они, казалось, выросли в собственных глазах. Владимиров поклонился, а они, встав навытяжку, кивали в ответ, словно хотели тут же ответить подарком на подарок.
Владимиров не улыбнулся, как сделал бы на его месте человек, желающий быстро понравиться и войти в доверие, но и не состроил важной физиономии, как делают те, что стремятся создать себе авторитет и установить известное расстояние между собой и остальными. Он сел. Неторопливо, не желая смущать никого, разглядел каждого сидевшего за столом. Прошел, должно быть, час, — беседа и спор все больше разгорались, — когда бородатый Владимиров впервые даже не заговорил, а только рассмеялся в ответ на какое-то острое, шутливое замечание. Рассмеялся весело, ото всей души.
Прошло еще порядочно времени, пока он попросил слова и заговорил просто, умно, без претензий. Но не только это покорило собравшихся, а и голос его, заполнивший все уголки комнаты, алькова и даже кухни, также и его иностранный акцент, доказывавший, что Владимиров и вправду приехал из чужой страны.
На людей действовало и то, что они знали о Владимирове, и то, что предполагали о нем. А он вел себя так, словно то, что он сказал, совершил в жизни, и тем более то, что предполагали о нем, все это относится вовсе не к нему.
Собравшиеся за столом гудели, как листья на ветру: если подымался какой-нибудь важный вопрос, все сразу шумели, менее важный — говорили только некоторые, и притом каждый по отдельности. Затем снова подымался общий гул, и даже руки двигались, будто ветви одного дерева.
Владимиров еще раз попросил слова. Теперь он уже встал. Чувствовалось, что он сдерживается, иначе его зычный голос мог бы загреметь на целый громадный зал. Но сразу же после первых его замечаний и предложений люди стали прислушиваться не к голосу, а к словам Владимирова. Все задумывались, нащупывали их смысл, и то один, то другой восклицали даже: «Верно! Верно!.. Правильно!»