После обеда берутся писать письма. Каждому хочется отправить весточку домой. А кто не умеет писать, стоит в замешательстве. Почесывает за ухом или в затылке, моргает, ищет глазами кого-нибудь, кто уже закончил свое письмо. Потом, оглядываясь по сторонам, подобострастно, стыдливо, будто он сам повинен в том, что не научился грамоте, просит написать ему письмо. С огромным усилием, не видя и не слыша, что творится кругом, он диктует медленно и с паузами. К Новаку подсаживается уже третий и недоверчиво смотрит на написанные строчки, будто проверяя их. Письма все страшно похожи друг на друга: «еще сообщаю, что жив и здоров, чего и вам желаю… и сообщаю… и еще сообщаю…»
Потом все опять ложатся спать. Один Шиманди ходит взад и вперед — он-то знает, что днем столько спать не следует, что тогда ночь будет томительно долгой, нескончаемой. А может, и другие это знают, да не обращают внимания. Живут по-новому: «Плюнь на завтрашний день, все равно не угадаешь, что он принесет!» А кроме того, здесь все не так, как дома, — вот и днем спокойнее спится, без тревоги. На свету и окружающий мир кажется не таким чужим. Вот только проснувшись перед самыми сумерками, люди чувствуют тяжесть на душе, словно они переели, перепили. И первым попадается всем на глаза Шиманди. Он по-прежнему ходит взад-вперед.
Но как-то однажды Шиманди попался и начальству на глаза. Он до тех пор слонялся по вагону, покуда в один прекрасный день его «рожа» не приглянулась командиру батальона. Он назначил Шиманди в охрану вместо солдата, который слишком потакал своим товарищам. Но Шиманди не оценил этой милости и на ближайшей остановке вернулся обратно в вагон. Физиономия его горела от пощечин.
— Что случилось?
— Ничего!
— А все-таки?
— Фельдфебеля оскорбил, — коротко и нехотя бросил Шиманди. — Сказал ему, что он осел!
— А он что?
— Ничего… — буркнул Шиманди и пошел ходить взад-вперед, как маятник. — Скажите, товарищ Новак, а что, если я майора назову ослом, предадут меня суду за оскорбление чести? Увезут обратно в Пешт? — Пешт был пределом его мечтаний, и он произнес это слово так, будто сказал: «В рай!»
— Едва ли.
Шиманди мучительно задумался.
— А… а если я стащу что-нибудь в офицерском вагоне? Тогда-то уж отдадут меня под суд? За воровство ведь к расстрелу не присудишь.
— Постыдились бы! — крикнул какой-то солдат. В мирное время он служил приказчиком в универсальном магазине и считал себя самым умным человеком во всем вагоне, так сказать главой военной партии. — Страна воюет, а он хочет сидеть под кустом.
— Да что вы привязались ко мне? Я никому войны не объявлял!