— Чьей кончине? — жадно спросил Вайда.
— Пала Элека.
— Сколько ему было лет?
— Сорок два, — ответил Шниттер, медленно повернув голову к Вайде.
— Отчего он умер?
— Сердце. От разрыва сердца. Лучшая смерть… мгновенная.
— Благодарю покорно!.. А до этого он не болел?.. И ничего такого не чувствовал?.. А у кого он лечился? На что жаловался? И с чего все это началось?..
Шниттер пожал плечами.
— Подробности мне неизвестны. А вы что, и к медицине имеете отношение? — улыбаясь, спросил он Вайду.
Но ответа не последовало. Вайда уставился куда-то в одну точку. Селеши укоризненно толкнул своего друга. «Ну, ну!» Доминич сказал жене: «Чрезвычайно интересно», а Фелицаи, поправляя галстук Кеменю, прошептала: «Не смотрите на меня так!»
Словом, беседовали.
Вошла г-жа Селеши. Пишта и Маришка распахнули двери столовой: предстал во всем великолепии стол, сверкающий белой скатертью, тарелками, бокалами, приборами.
— Пожалуйте за стол!
5
Г-жа Селеши рассаживала гостей. У дверей стояли Пишта в поварском колпаке и Маришка в белом фартучке. Когда стулья затихли под гостями, г-жа Селеши бросила взгляд на «обслуживающий персонал». И по команде неподвижных глаз хозяйки Пишта и Маришка, будто в них какая-то пружина щелкнула, точно и враз повернулись кругом и торжественно проследовали на кухню. Недаром столько репетиций провела с ними г-жа Селеши.
Началось великое переселение блюд. Белоснежная супница первой приплыла в столовую и причалила к столу. Потом, точно святые дары, на огромном серебряном блюде дети внесли рыбу. Затем появилось большое фарфоровое блюдо — на нем художественно расположились цыплята в сухарях, кокетливо выставив свои розовые грудки. Менялись тарелки, развороченные блюда плелись обратно на кухню.
Внесли громадную рыбину. Хоть и разрезанная на куски, она все же изящно тянулась по блюду и смотрела на гостей невидящими глазами. Когда же блюдо выносили, посреди него торчала только одинокая рыбья голова, а вокруг нее неприглядно темнел расползшийся на беспорядочные ленты остаток соуса.
Селеши и Вайда неустанно работали мощными челюстями, но особенно старался Доминич. В рот к нему, точно в ворота, вваливались куски заколотых свиней, зарубленных телят, прирезанных цыплят и оглушенных рыб. На подбородке у него блестели капельки жира.
— Пиштука! — сказала Шаролта и утерла подбородок мужу, хоть он и сердился, что ему мешают.
Доминич ни на секунду не желал закрывать ворота, приостанавливать шествие даровой рыбы, мяса и птицы.
Раскупоривались бутылки с вином, убирались пустые, на смену им поступали новые. За столом становилось оживленнее.