После принятия 7 марта 1934 года соответствующего закона английский журналист Гарри Уайт написал письмо Сталину с вопросом: «Достоин ли гомосексуал быть членом компартии?» Вождь написал на полях письма: «Идиот и дегенерат». Со страниц «Правды» Уайту ответил Максим Горький: «В стране, где мужественно и успешно хозяйствует пролетариат, гомосексуализм, развращающий молодежь, признан социально преступным и наказуем». Гомосексуалов фактически приравняли к врагам народа, поставив в один ряд с троцкистами, вредителями и кулаками. После убийства Сергея Кирова 1 декабря 1934 года в Ленинграде за одну ночь схватили всех известных чекистам гомосексуалов, кроме артистов балета.
Но несмотря на все это, Андре Жида приняли как дорогого гостя. Да еще и не одного, а в компании пятерых молодых друзей, двое из которых – Пьер Эрбар и Джеф Ласт – имели ту же отличительную черту.
«По дороге из Тифлиса в Батум мы проезжали через Гори, небольшой город, где родился Сталин. Я подумал, что это самый подходящий случай послать ему телеграмму в знак благодарности за прием в СССР, где нас повсюду тепло встречали, относились к нам с вниманием и заботой». Правда, с отправкой телеграммы вышла заминка. “Совершая наше удивительное путешествие по СССР и находясь в Гори, испытываю сердечную потребность выразить Вам…” Но в этом месте переводчик запинается: такая формулировка не годится. Просто “вы” недостаточно, когда это “вы” относится к Сталину. …Надо что-то добавить. И, поскольку я недоумеваю, присутствующие начинают совещаться. Мне предлагают: “Вам, руководителю трудящихся”, или – “вождю народов”, или… я уж не знаю, что еще. Телеграмму не примут, если я не соглашусь…». Видно, согласился – так хотел попасть к вождю. Зачем, с какой целью?
Илья Эренбург в книге воспоминаний «Люди, годы, жизнь» пишет об Андре Жиде: «Незадолго до своей поездки в Советский Союз он пригласил меня к себе: “Меня, наверно, примет Сталин. Я решил поставить перед ним вопрос об отношении к моим единомышленникам…” Хотя я знал особенности Жида, я не сразу понял, о чем он собирается говорить Сталину. Он объяснил:
“Я хочу поставить вопрос о правовом положении педерастов…” Я едва удержался от улыбки; стал его вежливо отговаривать, но он стоял на своем». Вероятно, Сталину доложили, о чем собирался Жид с ним говорить, и он его не принял.
А ведь Кольцов умолял об этом Сталина. Видно, предполагал, что после стольких трат на организацию его поездки по стране, с неслыханной по тем временам роскошью, может быть получен результат, далекий от ожидаемого. Сохранилась его записка вождю: «Андре Жид в крайнем напряжении ожидает приема у Вас. …Отказ в приеме глубоко омрачит его». И в самом деле омрачил. То ли из-за этого, то ли потому что он и в самом деле верил в декларируемую им необходимость для писателя говорить правду, но, вернувшись во Францию, он написал «Возвращение из СССР». Там было, в числе прочего, и о преследовании «инакомыслия в сексуальной сфере», но главное – Жид позволил себе сравнить сталинский социализм с нацизмом, да еще и в пользу последнего: