Горизонт был пуст, но сверкал грозно. Эк повело! У содрогателя вод явно начались корчи. Солнце светило по-прежнему, но море окуталось темью, поднимавшейся, как пар, из разволновавшихся морских глубин. И если минуту назад сквозь багрово-лилово-черт-те-какую волну там и сям все еще проглядывала бутылочная зелень, то сейчас бородатый повелитель волн словно стянул невидимую тесемку, сложив морскую гладь в тесные воланы чернильного цвета. Не чернильно-синего, как в современных авторучках, а того черно-грязно-фиолетового, каким отливали закупоренные бутыли этого вещества в шкафу учительской. С многочисленными вкраплениями грязных пленок и неприятных глазу и нюху ошметков чего-то органического, липнущего к вставке-перышку и черной кляксой сваливающегося на чистый тетрадный лист.
А вот и он, синебородый потрясатель основ! Ишь как несется по морю на семибалльных своих конях, сверкая доспехами, размахивая трезубцем и мотая огромной кучерявой головой! То ли и впрямь перепился амброзии на олимпийском банкете, то ли приснилась титану застрявшая под стенами ненавистной Трои беспомощная ахейская рать. Несется к ней на помощь, не разобравшись с бодуна, какое столетье на дворе. Где-нибудь на подходе к Турции опомнится и неохотно повернет назад.
Не ждет его нигде послушное священному оракулу войско, да и Атлантиду свою он сгубил, надо думать, в таком же пьяном порыве. Нечем больше командовать, нечем заняться, кроме как волны по морю гонять. А может, мы присутствуем при семейном скандале. Опять загуляла где-то Амфитрита. Пуст подводный дворец, холоден очаг, в холодильнике вчерашняя картошка и пара склизких сосисок.
Море разбушевалось не на шутку. Понесся резкий сырой ветер, взметнул, а потом разметал по пляжу обертки мороженого, пластиковые пакеты, забытую кем-то газету. Я представила себе, как соленый ветер несется по ложбине улицы Шенкин, срывая с аптеки запах лекарств, с парикмахерской — запах лака и одеколона… выбивает затхлые персидские ковры, отрясает от засохших листьев деревья. Сейчас бы еще дождь в крупную косую линейку, чтоб смыл уличную пыль, надраил крыши, впитал остатки июльского жара.
Дождя не будет. Не даст дождя в июле верховный небожитель, так и оставит томление по нему в воздухе. Ляжет оно тяжкой ношей на прибрежный наш городишко, придавит его непролившейся грудью, заставит тяжело ворочаться во сне.
Я повернула голову налево, пытаясь схватить всю картину бури на море в расширенный окоем, и застыла. Темными силуэтами выступили вдалеке фиолетовые башни и минареты, словно только что поднялись со дна морского. Мираж, что ли?