А в Кейсарии море не более чем фон. Его бормотание, стоны и всплески перекрываются звоном мечей и лязгом щитов. Гладиаторы — вот истинные герои этого места. Амфитеатр спускается с пригорка к самому берегу, но закрыт от него стеной. Нет чтобы проводить потешные морские сражения прямо в море — сражались на фоне стенки, в пруду, можно сказать! А над рыком львов, ревом быков, криками окосевших от неразбавленного вина моритури и воплем трибун носился призрак рабби Акивы, богоугодного упрямца, освежеванного прямо здесь. Так и носится до сих пор над берегом, то пропадая в развалах острого и слепящего солнечного света, то возникая вновь из невесть откуда взявшейся тени, тощий старик с окровавленной бородой и худосочными мышцами напоказ, как фантом из учебника анатомии. И не шум моря слышится, а карканье хищных птиц, привлеченных запахом освежеванной туши. На один глоток вонючему стервятнику наш неуемный рабби. Как же мне его полюбить, место это?
В Акко же стоит невыветривающийся запах конского пота и конского навоза, вони тысяч паломников, разогревшегося металла и… что там они курили вместо ладана, эти крестоносцы? Гашиш, пожалуй. Где море, что море, причем оно? Сверкают мечи и кресты, вышитые золотой ниткой по плащам и попонам… мельтешат натуральные кресты, деревянные, в золотых и серебряных окладах, с таинственно поблескивающими драгоценными камнями… слямзенные в Константинополе, уворованные из монастырей по всей Европе… да какие там драгоценные камни! Их, поди, давно выковыряли, обменяли на жратву и плохое вино… стекляшки вставили, это точно. Ржут кони, орут оруженосцы, визжат маркитантки…
Маркитантки были всегда, даже если иначе назывались. Не до моря в этом Акко.
Да и в Рош-га-Никра главное не море, а вид на него, какой открывался пассажирам Ориент-экспресса на пути из чопорной Европы к разнузданным нравам Каира и Александрии. Голову на отсечение, не о море они думали, взглядывая из окна поезда на застывшие над волнами отроги, а о прелестях опиумных курилен и тайнах публичных сералей. О приятном на ощупь туке на бедрах каирских одалисок, а еще о свободных, по слухам, нравах египтянок семидесяти национальностей, самостоятельно, без чичероне, посещающих кофейни и ресторации наиевропейской из всех восточных колоний английской короны. Какое море? Кому оно тогда было нужно? А там, где флирт человека с морем никогда не случался, он никогда и не произойдет.
Зато в Тель-Авиве ничему и никому в истории море не принадлежит. Тут оно свободно от воспоминаний, тут все может случиться в первый раз. Потому, видно, именно тут и возникла любовь с первого взгляда между мной и Средиземным.