– Да, но она должна быть привлекательной, не так ли?
– Видите ли, сейчас для меня внешность женщины уже мало что значит! Но как великолепно тело американки, которая играет в гольф, танцует, плавает, водит машину – и неумела в вопросах любви. Поэтому, кстати, они и изобрели флирт. Латинянки, напротив, так искушены в любви, что напоминают профессионалок. Лишь после того как я часами напролёт наблюдал за крутящимися, точно заведённые, заморскими цикадами, меня начала вновь привлекать куда более замысловатая любовь француженок – или немок, они попроще! Но мужчины – как они скучны! Даже те, что курят восточный табак или кто регулярно моет руки и пудрит лицо, даже мужчины в шёлковом трико мюзик-холлов. Порой мне нравится, что они делают, но сам человек лишён для меня всяческого интереса, а их склад ума так и вовсе отвратителен. Они выгуливают своих жён, как те – домашнюю собачку или ручную обезьяну, повязав вокруг шеи пёструю ленту! Понятно, почему женщина так часто упивается неврозом своего одиночества. Мужчина тогда просто упивается – своё одиночество он топит в виски. Лишнее доказательство того, что женщины не подходят мужчинам – и наоборот, – но, собственно, и мужчины точно так же не созданы для мужчин, а женщины – для женщин: выходом может стать лишь третий пол. Было бы замечательно, если бы свой вторичный признак такие люди носили прямо на голове! Лысые могли бы поупражнять свою фантазию, раскрашивая его красным в белую крапинку – или белым в чёрный горошек, – как у негритянских статуй? Когда же этот орган не используется по прямому назначению, он мог бы указывать точное время. Очевидно, что часы порой врут только потому, что не изобрели ещё циферблата без цифр и стрелок, по которым было бы забавно угадывать время с помощью лошадей из Эберфельда[124]!..
Ларенсе, помечавший что-то в своём блокноте, указал мне, что я слишком отклонился от сути заданного вопроса.
– Извольте: единственный мужчина, которого я хоть как-то способен выносить – это я сам, да и то лишь когда я сознаю, что Бога, Социализм и Искусство изобрели другие! Но прошу вас, уходите, у меня ещё не сложены вещи, Розина уже, должно быть, ждёт меня. Увидимся в Париже – помните, всё там же: отель «Большой Берты». Знаете, почему он мне так нравится? Днём там в кроватях больше людей, чем по ночам, а в номере у меня висит милая табличка: «Шампанское – 25 франков бутылка, полбутылки – 24 франка». Всё, прощайте – до скорого, я уверен.
Ларенсе вышел; не успели его шаги затихнуть на лестнице, как рядом с его креслом я обнаружил два листа, наверное, выскользнувших из рукописи! Я сложил их себе в бумажник – догонять романиста было уже некогда: отдам по возвращении.