Обнаружив по прибытии, что столовая г-на Х битком набита людьми, я начал беспокоиться, как бы не пришлось снова рассуждать о дада и кубистах!
Затем я с удивлением констатировал, что никто из приглашённых не носил драгоценностей. Мой друг, которому я указал на это, полюбопытствовал у хозяина дома о причинах такой спартанской простоты.
– Дело в том, что украшения стали слишком дороги, – отвечал тот, – а потому мы лишь носим на мизинце кольцо с крошечным чистейшим алмазом: он служит нам эталоном для покупок.
За стол не садились, ждали некую важную – и, соответственно, опаздывавшую – особу; извиняясь, хозяйка сообщила мне, что речь идёт о министре Эмиле Котоне[162]. Так вот из-за кого нам предстояло есть пересушенное филе косули, над которым кухарка хлопотала с минувшего вечера!
Наконец часам к десяти явился и Котон; он походил на трапезника зажиточной церкви, из-за спины у него, казалось, вот-вот выглянет внушительная свита. Но он оказался один, я даже как-то расстроился. Одно хорошо, можно было, наконец, садиться: стол – друг мой не соврал! – буквально ломился от яств.
Уже за супом разговор зашёл о преступлении, жертвой которого, по некоторым утверждениям, мог стать сын известного политика. И если одни считали, что молодой человек, скорее всего, наложил на себя руки, другие уверяли, что его убили[163].
Так или иначе, все находили отвратительной шумиху, поднятую вокруг этой истории в прессе:
– Будь то мой сын, – возмущённо говорил некий пожилой господин, – я бы писак и на пушечный выстрел не подпустил. Впрочем, мой сын – магистр права…
– Маг?!! – не расслышав, воскликнула одна дама. – Помилуйте, мне казалось, что волшебников не бывает! (Я шепнул ей, что тот подрабатывает фокусами на детских утренниках.)
Муж этой особы, известный ювелир, занимавшийся оптовой торговлей изумрудами, расслышал только вопрос супруги и предсказуемо смутился. Чтобы выпутаться из неловкой ситуации, он спросил меня, не соглашусь ли я написать портрет мадам акварелью? Вот так удача! Но разговор уже перешёл на театр, и сидевшая напротив импозантная пожилая дама обратилась ко мне:
– Месье, вы вот – человек искусства: как, по-вашему, уместна ли на подмостках обнажённая натура?
– Более чем, мадам: это единственное, что ещё способно привести меня в театр[164]!
– Вас, разумеется, привлекают соображения исключительно эстетического порядка, но вот иные…
– Прирост населения, мадам, прирост населения…
В центре стола беседа уже перешла на политику, и министр буквально заливался соловьём: «Положение, – говорил он, – сейчас просто превосходное, нас ждёт эпоха невиданного процветания; утверждающие обратное просто не видят того, что происходит в Германии, Англии, в Испании или Италии – короче, во всех цивилизованных странах. Мы идём в гору». Этот цветущий господин носил костюм от лучшего портного и туфли за 600 франков пара: если судить по нему, Франция действительно шла в гору. Его лицо, утомлённое избытком интеллекта, отливало изысканной восковой белизной, глаза горели точно ацетиленовая горелка, он изъяснялся, тщательно подбирая слова: я был потрясён и очарован. Я спросил его об обменных курсах: