(Здесь Ларенсе запутался в своих листках, и я воспользовался этим, чтобы прервать его.) Из вежливости я не позволял себе как-либо продемонстрировать ту скуку, что охватила меня при чтении этих пережёванных выжимок давно известных изысканий, которые я поместил бы где-то на границе Франции и Германии; но от монотонного голоса Ларенсе меня клонило в сон, да и потом, романист так смаковал свои изящные фразы! Он мнил себя на кафедре Сорбонны и не замечал, что лицемеры за соседними столиками уже делали вид, будто их живо интересует его декламация – или, наоборот, наслаждался этим показным интересом:
– Дорогой друг, – проговорил я, накрывая его руку своей, – прервитесь хоть на мгновение, я уже не соображаю, что´ ем, и вот, полюбуйтесь, я сгрыз все зубочистки из этой крошечной вазочки и проглотил мой носовой платок – что, кстати, подтверждает ваши теории, ведь зубочистки и платок суть время по отношению к моему желудку, который тем самым становится пространством, – но так или иначе, не буду скрывать: всё это меня страшно утомило!
– Вот как, – процедил он, уязвлённый, – странно: накануне я прочёл это эссе слёгшей с гриппом Розине Отрюш, и она была крайне воодушевлена.
– Розине прописан постельный режим, а абстракции куда лучше воспринимаются лёжа. Более того, не усмотрите в моей усталости признаков скуки, я просто раздавлен мощью вашего интеллекта: Коллеж де Франс непременно должен провозгласить вас главным светочем сегодняшнего вечера, а вам надо обязательно прочесть там лекцию!
– О, этого я не требую, вашей поддержки мне достаточно; теперь, когда вам всё обо мне известно, любите ли вы меня хоть немного? Любите ли вы мой мозг?
– Я вас не просто люблю, я вами всё больше восхищаюсь! От вас исходят флюиды, которые должны неотразимо действовать на дам – но лицо ваше излучает необъяснимое спокойствие, вы наделены самообладанием миропомазанного после конфирмации.
Ларенсе решил немедля расплатиться, но я вяло запротестовал и, поспешно накрыв счёт рукой, бросил гарсону причитавшиеся 275 франков. Когда мы оказались на улице, романист потянул меня смотреть живопись на улицу Ришпанс – выставку группы «19 781», молодых людей, проворством и ловкостью превосходивших и самых умудрённых опытом старших товарищей. Уже выходя из галереи, рядом с дверью мы заметили картину, которую мог бы нарисовать ребёнок. На вопрос, кто автор, приказчик с лёгким презрением просветил нас: некто Лионель Лёжён[173], все произведения которого скупал Воллар; действительно, я припомнил, как тот мне говорил об этом юном даровании, заметив с присущим ему остроумием: «Я буду брать всё, что он ни принесёт, вплоть до того дня, как он научится рисовать!» Надо же, не перевелись ещё способные различить талант художника – есть даже критики, кому по силам распознать в картине печать гения!