Когда начинаются круглые ночи,
тогда открываются круглые очи.
походкой просторной
я над койкой встаю,
пакорно махотку
в лекарне таю,
болтаю находкой,
свечами свечу,
свищу и кричу,
без тепла и огня,
в небо земли
в черновицу окна.
Изъяны
Латая,
врачи пролетают,
из ямы
Алтая
крюками бряцают.
В зимнюю ночь
морозную ночь
мы прочь отгоняем
нескромную очь.
Укромную память бросаем
на стол,
где нянька
беглянка
вползает под стул,
бьётся подошвой,
ладонями в пол.
Резвится под стулом округлость нагой,
что ж, встанем над памятью круглым перстом,
укромным затылком,
бесцветной
ногой,
покорным крестом,
запрокинутым внутрь.
На угол безвестный
пройдём торопливо.
Ту местность
фонарь заполняет учтивый,
дворники мётлами падают в снег
хороводы детей заметают их бег,
мужиков староватых,
стариков тароватых,
за ширинками разных,
по-разному безобразных.
А круглая ночь поднимается выше,
лошадкой взлетает на ближнюю крышу,
в небо смеются лошадкины очи,
круглые очи в круглую ночь.
Просторные тучи,
проворные кручи…
Эй, каждый во мгле,
приходите помочь!
Нянька снова невмочь.
И снова мерцая
не тая
взметает
из варева соч —
зимняя очь.
Метёт по задворкам та очь лихорадки,
кружатся в сугробах округлые прядки.
Я выну её полнокруглые груди
и выложу их на тарелке на блюде.
Все двери, все входы
зарыты,
укрыты.
Раздвойте!
откройте!
Ворота раскрыты.
Опять я в палате,
опять на кровати
пустынной и гладкой
ночей наблюдаю квадратные складки,
бесшумные пятки
кругов окорядки.
Некруглое утро приходит в наш дом,
детей хороводы шуршат под окном,
их провожают сладкие сказки,
братские ласки,
а в барские сени
дворника тень
затемняет салазки.
К пустынной заставе
треногой кукушкой
очи плывут с безмолвной пирушки,
некруглое солнце на некруглых ступнях
округлость ночей заметает в снега.
Что ж память
в кровать
стучится опять
упрямой рекой, запрокинутой вспять.
Некруглые очи шумят за мостом,
звучат в закоулке
прошлогодним листом,
просторной ладонью в разогретой земле.
Простёртые очи,
бесстыдные очи,
нет, постыдная очь,
перегретая очь
и несметная сечь