— Катя… Пожалуйста, не надо, — я хватаю дочь за руку, тяну на себя, чтобы успокоить. Чтобы напитать её собственной силой, которой во мне самой осталось чуть-чуть.
— Мы же читали, что такое осложнение возможно, так?
— Дерьмо это всё! Самое настоящее дерьмо… Ненавижу! Я это все ненавижу.
Котькины «ненавижу» в последнее время я слышу гораздо чаще, чем её «люблю». Она сметает со стола доктора сложенные в аккуратные стопки бумажки и вылетает за дверь. Я наклоняюсь, чтобы их собрать. Меня трясёт. Есть ощущение какой-то дыры в груди, через которую стремительным потоком уходит тепло из тела.
— Из-звините её, доктор. В последнее время Котьку будто подменили.
— И как давно вы это заметили?
— Как давно? — Растерянно провожу по лицу руками, гляжу в спину помчавшегося за женой Олега. — Н-не знаю. А разве это важно?
— Ещё как. Опухоли мозга могут сопровождаться некоторыми синдромами нарушения сознания.
— Хотите сказать, у неё что-то вроде делирия?
— Пока об этом рано судить. Но если вы замечаете резкое изменение образа её мыслей или действий, или отсутствие последовательности в них, агрессию…
Я скрючиваюсь, под предлогом сбора тех самых разлетевшихся бумажек, чтобы никто… никто не заметил, как мне на самом деле плохо, и довольно холодно отвечаю:
— Замечаю. Но я не думала, что виной всему опухоль в её голове.
— Я понимаю.
— И что же нам с этим делать?
— Лечить. И молиться, чтобы это лечение подействовало. Кате нужно будет лечь в больницу. Начнём с облучения. А после определимся, нужна ли операция.
— Ладно. Я поняла. Это Котькины бумажки? Их нужно забрать?
— Да.
— Хорошо. Я… поговорю с ней.
— Александра Ивановна, это всё хорошо, но мне кажется, вам самой нужна помощь.
— Мне? Нет, что вы. Я обойдусь. Обойдусь…
Кого я хочу в этом убедить? Себя? Да, пожалуй. Складываю бумажки в сумку, дёргаю молнию и, закинув сумку на плечо, шагаю к выходу. В коридоре ни Котьки, ни Олега. Спускаюсь по лестнице вниз, выхожу на улицу. Дело идёт к обеду, но солнце уже не палит так сильно, как ещё неделю назад. Скоро осень… Котька с Олегом сидят на скамейке в дальнем конце больничного парка. Она сама не своя. И, вполне вероятно, что дальше будет только хуже. Котька ещё жива, но моя дочь, моя маленькая светлая девочка, будто по капле из неё выходит. Сколько же мне понадобится сил, сколько ей — и нам всем — понадобится, чтобы это всё пережить? Есть ли конец у этой боли? Есть ли у неё конец…