— Надо было лететь с вами, — в отчаянии шепчу я.
— Это ещё зачем? Я прослежу, чтобы он хорошо устроился. Мирон — парень компанейский, с английским у него всё супер, так что всё будет хорошо, я уверен. Мир, подтверди!
— А? — переспрашивает наш ребенок, вынимая из уха эйрподс.
— Говорю, мы и без мамы хорошо устроимся. Правда?
— Ага.
— Всё равно это как-то неправильно, — бормочу я.
— Ты нужна Котьке.
Да… Это так. Ещё как нужна. Именно поэтому переездом нашего сына занимается Борис. С дочкой ему сложнее. Изменения, произошедшие с Котькой, так сильно по нему ударили, что он до сих пор не может ни принять их, ни к ним привыкнуть. Он смотрит на девочку, которую вырастил, которую знал, как облупленную, и абсолютно её не узнаёт. Можете ли вы представить, как это страшно? Я — да. Потому что сама смотрю на неё каждый день и с отчаянием ищу знакомые чёрточки. Но с каждым днём… С каждым прожитым днём мне всё сложней и сложней это делать.
Один из психологов, к которым я обращалась, как-то сказал, что даже в самых чёрных моментах жизни нужно пытаться найти свет. В Котькиной болезни его найти сложно. Но теперь мы, по крайней мере, понимаем, что ей руководит и движет. Теперь, что бы она ни кричала в порыве злости, каким бы ядом нас не травила, мы знаем — это говорит не она, а болезнь, что её пожирает. И это даёт силы терпеть. Хотя иной раз терпеть приходится сцепив зубы.
— Мам, ты меня сейчас задушишь!
— Прости, родной. Я просто… буду очень по тебе скучать. Ты мне звони почаще, ладно?
— Ладно, мам, — обещает по десятому кругу Мир. — Ну, всё, пап, пошли. А то она сейчас рыдать начнёт.
Борис ободряюще касается моего локтя, подхватывает чемодан и идёт вслед за сыном. Я стою посреди гудящего зала, среди сотен снующих туда-сюда людей, и, пожалуй, впервые чувствую своё одиночество настолько остро и беспощадно. Мне плохо. Мне очень и очень плохо. Ссутулив плечи, я разворачиваюсь на пятках и медленно бреду к выходу. Спешить мне некуда. Меня никто не ждёт. Даже Котьке я вроде бы как и не нужна. В лучшем случае она отстранена. В худшем… Нет, я не хочу вспоминать проклятий, летящих в мой адрес. У меня с этим вообще свои отношения. Иногда в этой боли я нахожу свое утешение. Боль мне послана в наказание за Олега. Боли все равно, что нами движет.
На улице пахнет гудроном и прибитой совсем по-осеннему заунывным дождём пылью. Еду в больницу. Всё своё время я провожу там. Когда могу — в палате. А если у Котьки плохой день — за дверьми, в коридоре. По привычке покупаю небольшой букетик в цветочном у перекрёстка. Котька спит, когда я захожу. Стараясь не потревожить мою девочку, набираю воду в вазу и опускаю туда сочные стебли гладиолусов.