Когда стратегическая ракета, оглушительно пернув, отрывается от старта и улетает хрен знает куда, даже в полночь, еще минуты три привиденчески светло. А потом даже штатное освещение стартовой площадки не помогает глазам справиться с темнотой.
Но через пять минут после пуска, к стартовому столу изо всех укрытий и капониров сползается весь стартовый расчет. Каждый мажет о закопченное железо стола палец, и ставит отпечаток на задней обложке военного билета. У меня там четыре отпечатка. Дата – шестнадцатое октября восемьдесят второго. И подпись, генерал – майор Сырица. Нет, четыре пуска мы сделали за неделю. И вот последний мне подписал начальник полигона…
А подполковник отлистал назад, и завис над моим двойным ВУС. Хмыкнул, и совсем по-свойски протянул мне руку.
– С возвращением. Меня Петр Иванович зовут.
Это он не только понял, что у меня на внутренней обложке, но и все остальное. Не простой десантник, однако. Подпол тем временем повернулся к прапору и сказал:
– Отстань от парня, Сергеич. Он отслужил. Выдай документы.
Подмигнул мне и ушел.
Спустя минут сорок я вышел из военкомата, намериваясь сразу посетить паспортный стол. И, в кратчайшие сроки, обрести уже паспортину. Но возле выхода наткнулся на сидящего на перилах парня в спортивном костюме. Широкоплечий брюнет- красавец, рассеянно курил, поглядывая на двери военкомата.
Это мой друг Сурков. Появившись в третьем классе, он оказался со мной за одной партой. И так и представился – Сурков. Только позже, я узнал, что его зовут Сергей. Но все, и я в том числе, его так и называли до самой смерти- Сурков. Он умер в конце ноября две тысячи двадцать первого. Переболел COVID, в августе. И вроде бы полностью выздоровел. А в ноябре случился инсульт. Мы, его друзья, развили бешеную активность. В условиях всех этих ковидных ограничений, договорились об операции в Германии, и врач даже сказал, что шансы неплохи. И согласовали его вылет и прием. Но не успели. Его пепел я лично развеял над Венецией. Не, а чо? Ну и что, что я не Бродский? Да, стихов не пишу, но тоже человек хороший! Так что будь любезен, над Венецией, и с вертолета. В общем, конец двадцать первого у меня выдался тяжелый. Наверное, от этого я и упустил исподволь совершаемый наезд на мой заводик. Да и плевать. Хотя бы потому, что напротив меня стоял живой и невредимый Сурков, и внимательно меня разглядывал.
– Где орден «Мать-Героиня»? – отвлек он меня от всей этой глубокомысленности.
Я же говорю, дембеля чего только не вешают на парадку, возвращаясь домой.
– Нет уж, Сурков. Пусть из нас двоих он будет только у тебя!