и еще кемто, кого не припомню, что я “разомкну цепь” и попытаюсь в темноте пошарить и пошалить. Нас, как водится, предупредили, что “размыкание цепи опасно для жизни” и в лучшем случае может навлечь на виновников такой удар дубиной по голове со стороны вызываемого духа, от которого не поздоровится. Кроме того, нас всех Рерих оповестил, что Янек самый сильный современный медиум и в его присутствии материализация духа принимает совершенно реальные формы, вплоть до полной осязаемости. К нему благосклонен и потому постоянно является некий горный дух, воплощающийся в образе обросшего волосами человека, но “боже упаси до него дотронуться: будет беда”.
И вот огни потушены. В комнате нестерпимая духота от множества народа, составившего под столом цепь из рук. Вдруг раздаются странные звуки: не то гитары, не то балалайки, что-то в комнате задвигалось, застучало.
– Началось, – послышался шепот. Под столом было особенно неспокойно. Видимо, дух пыжился изо всех сил материализоваться. Я решил, что настало время действовать, потихоньку освободил свои руки от соседей справа и слева и, опустив их под стол, стал шарить. Через несколько минут я нащупал какую-то шкуру; провел руками по ее складкам, легко набрел на что-то твердое – не то темя, не то колено, которое шкура покрывала, и стал рвать ее к себе. Шкура не уступала, ее крепко держали, но возня была замечена, и через несколько минут я почувствовал сильный удар кулаком в спину, от которого я вскрикнул и поднялся. Еще кто-то через мгновение зажег электричество, и все кончилось. Сеанс был сорван, вернее, признан “не вполне удавшимся”»[72].
Спиритические сеансы стали прологом к дальнейшему рериховскому стремлению к познанию тайн мира, которые, как он подозревал, кроются в технике чревовещания. Приближение к познанию этих тайн Николай Константинович, как и многие его современники, связал с учением теософии – той особой религией, которую создала совсем недавно Елена Блаватская. Уже до революции художник проецирует на холст свои теософские склонности.
«“Мехески – лунный народ”. В глубине темного неба, между облаками яркая полная луна, фантастический город внизу, на стенах и кровлях обращенные к луне фигуры, как бы молящиеся. В позах их мечтательность и порыв к миру, где они как бы жили когда-то. Тема из оккультных теософских мечтаний, что-то совсем новое внесено в грезы лунных ночей и в то же время воспоминание о фантасмагорических лунных ночах учителя Куинджи»[73], – расшифровывает нам критик Ростиславов движение Рериха в сторону «иной реальности» на картине 1915 года.