Термин бонапартизм сбивает наивное мышление (à la Чернов) тем, что вызывает в памяти исторический образ Наполеона, как термин цезаризм – образ Юлия Цезаря. На самом деле оба эти термина давно отделились от исторических фигур, которые дали им свое имя. Когда мы говорим «бонапартизм», без дальнейших определений, мы имеем в виду не историческую аналогию, а социологическое определение. Так, термин «шовинизм» имеет столь же общий характер, как и «национализм», хотя первое слово происходит от французского буржуа Шовена32, а второе – от нации.
Однако в известных случаях, говоря о бонапартизме, мы имеем в виду более конкретное историческое сближение. Так, режим Сталина, представляя собою перевод бонапартизма на язык советского государства, обнаруживает в то же время ряд дополнительных черт сходства с режимом консульства (империя, но еще без короны), и неслучайно: оба они выступают как наследники и узурпаторы великих революций.
Мы видим, что правильное, т.е. диалектическое применение термина «бонапартизм» не только не ведет к шаблонизированью, к этой язве мысли, а наоборот, позволяет характеризовать интересующее нас явление со всей необходимой конкретностью, притом не изолированно взятое, как «уникум», а в исторической связи со многими другими родственными явлениями. Чего же большего можно требовать от научного термина?
Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев), № 43
ПОЧЕМУ СТАЛИН ПОБЕДИЛ ОППОЗИЦИЮ?
Вопросы, поставленные в письме тов. Зеллера33, представляют не только исторический, но и актуальный интерес. На них приходится нередко наталкиваться и в политической литературе, и в частных беседах, притом в самой разнообразной, чаще всего личной формулировке: «Как и почему вы потеряли власть?», «Каким образом Сталин захватил в своих руки аппарат?», «В чем сила Сталина?». Вопрос о внутренних законах революции и контрреволюции ставится сплошь да рядом чисто индивидуалистически, как если б дело шло о шахматной партии или о каком-либо спортивном состязании, а не о глубоких конфликтах и сдвигах социального характера. Многочисленные лжемарксисты ничуть не отличаются в этом отношении от вульгарных демократов, которые применяют к великим народным движениям критерии парламентских кулуаров.
Всякий, сколько-нибудь знакомый с историей, знает, что каждая революция вызывала после себя контрреволюцию, которая, правда, никогда не отбрасывала общество полностью назад, к исходному пункту, в области экономики, но всегда отнимала у народа значительную, иногда львиную долю его политических завоеваний. Жертвой первой же реакционной волны являлся, по общему правилу, тот слой революционеров, который стоял во главе масс в первый, наступательный, «героический» период революции. Уже это общее историческое наблюдение должно навести нас на мысль, что дело идет не просто о ловкости, хитрости, умении двух или нескольких лиц, а о причинах несравненно более глубокого порядка.