Собрание сочинений в 7 томах. Том 4. Тетрадь Вероники (Айги, Макаров-Кротков) - страница 16

На первую страницу
виднеется дорога,
по которой уйдем,
чтоб не вернуться.
vi
Когда со двора выходила,
с отцом разлучаясь,
лучше бы шелковой ниткой я стала,
чтоб, зацепившись, остаться.
vii
А сквозь луну
видится поле,
на котором мы
останемся, павшие.
viii
Брат мой, из детства моего,
ушел, как из сказки грустной,
мне снится его старая мельница:
шесть крыльев — как шесть огней.
ix
И, наконец, опустилась
я на колени средь поля,
не оттого, что устала,
а потому, что горела душа.
x
В доме от пения то светло, то темно,
будто, от дыхания нашего,
держатся над нами
поляны тепла.
xi
А конь вороной ушел,
потому что забыли закрыть ворота,
а с поля, внезапно притихшего,
во двор как будто вошла беда.
xii
И вдруг просыпаюсь,
словно — услышав тебя!
Солнце восходит,
вкруг яблони светом виясь.
xiii
Братья уже входят в село
с Песнею в честь Возвращения,
и ветер шумит в горах,
заставляя шалить оленят.
xiv
Коснулись ли руки чужие? — трону слегка:
змеей изогнется (значит — притрагивались),
защебечет, как ласточка
(значит — не тронули).
xv
Конь мой понесся быстрее,
ждет, очевидно, меня мой сват,
заранее отворяя ворота, —
деревянный свой семафор.
xvi
Грустно, — и погода дождит,
истрепывая старую одежду мою,
и горюющее сердце изношено
плачущею постоянно душой.
xvii
Вы настолько покинули
нашу память о вас,
что не возвращаетесь
даже и в наши сны.
xviii
Пою я, и будто сквозь слезы
что-то мелькает в горенье заката, —
это по давнему полю идем
мы с конем вдвоем.
xix
А за туманом
у дуба зелено́го
нет и посильнее ветки,
чтоб пошуметь.
xx
Неживыми на чужбине останутся
эти руки и эта голова, —
дым паровоза бьет нам в лицо,
чтобы памяти лишить напоследок.
xxi
И внезапно — покой, как будто
я, для этого, в мире один,
и вьюга во дворе, вьюга в огороде,
вьюга в полях.
xxii
И день притих, будто умерло
что-то важное в нем,
и спит лиса у подножья горы,
укрывшись красным хвостом.
xxiii
Меж Казанской землей и Чувашской
видели вы столб межевой?
Это не столб, это я там стою, — от несчастья
одеревенелая.
xxiv
И очень ярко,
как в русской песне,
ветками перебирает
береза по имени Александр.
xxv
Смотрю на воду — она спокойна,
и думаю тихую мысль:
можно пережить еще что-то хорошее,
ведь может быть доброй и смерть.
xxvi
Вдруг все вернулись, все вместе,
но пугающими становятся крики и шум,
и с усилием останавливаю сон,
как в степи останавливают обоз.
xxvii
И не падают ли пояса с наших талий,
не прошла ли жизнь? —
Спрашиваю так, как кукушка кукует,
как бьют часы.
xxviii
Снова — страда, и певцы и птицы
задумываются и умолкают,
кто-то — на время,
кто-то — быть может — уже навсегда.