Загит вечером написал письмо жене, но еще не отправил. В первых строках он пожелал Назифе здоровья и благополучия, а также передал приветы родне. Далее было написано:
«Как поживает мой маленький сынок Шамиль? Уже, наверно, улыбается, гулькает, подымает голову? Назифа, дорогая, береги его! Знаю, что трудно тебе. Терпи, ты же умная, понимаешь, что у нас такая судьба. Я обязан бороться за счастливую жизнь народа! Это мой священный долг. Сейчас готовимся громить белых панов. Они получили от французских и английских буржуев много оружия — этим и сильны. Но все равно мы победим!.. Получишь это мое письмо, а может, в тот день и война окончится победой. До скорой встречи! Целую тебя и Шамиля…»
А рассвет приближался, черно-синий лес постепенно превращался в серый, густой, молочного оттенка туман расползался, редел, растворялся в траве. Небо светлело, на горизонте всплывали серебристые, с багровыми прожилками облака, снизу подсвеченные восходящим солнцем.
Кулсубай велел наблюдателю залезть на самую высокую сосну, через бинокль высматривать вражеские позиции; парень сидел-сидел, а потом спустился на нижние ветви и крикнул командиру, что польские повара разжигают полевые кухни, а подъема в передовых частях еще не было.
«Дрыхнут! Ни о чем не подозревают паны-шляхтичи! Ну, мы им покажем, как зариться на советские земли!..»
Кулсубая пьянило предчувствие удачи, он дышал прерывисто, словно влезал на гору, цепляясь за кустарник, за камни.
— Товарищ командир, связной от комбрига!
Кулсубай прочитал распоряжение, велел коневодам подводить к опушке лошадей.
Ровно в пять часов утра грянули советские пушки; огневой налет был коротким, но сокрушительным, — Кулсубай без бинокля видел, как взлетали вверх колья проволочных заграждений, запылали вдалеке сараи, а наблюдатель с восторгом закричал, что снаряды накрыли вражескую батарею, кромсая, разбрасывая вокруг орудия. Небо клокотало от проносившихся снарядов. Послышались взрывы польских складов боеприпасов.
Бригадная артиллерия еще вела огонь по второй линии расположения противника, а башкирские стрелки уже пошли в атаку; встав на седло, Кулсубай с восхищением следил за тем, как бежали, камнем падали, стреляли, снова вскакивали, стремительно мчались вперед и вперед красноармейцы, а с флангов били станковые пулеметы.
Но вдруг упоительно запели трубы песнь гусарской атаки, а на холмах появились польские кавалеристы; шляхтичи презирали защитный цвет формы и носили золотом шитые мундиры и лихо сдвинутые на висок конфедератки, их кони были холеные, балованные, застоявшиеся в стойлах; гусарский полк развернулся в плотных шеренгах, как на параде, и, вздымая клубы серо-сизой пыли, бросился на стрелков.