Грозовое лето

Солнце еще не выглянуло из-за горизонта, и потому Кулсубай не торопился, бросил поводья. Извивавшаяся среди густых зарослей кустарника дорожка круто поднималась на перевал. У слияния Яика и Хакмара Кулсубай остановил, разнуздал, отпустил уставшего коня пастись на заливном лугу, в высоком травостое. Из седельной сумки он достал каравай хлеба, завернутый в полотенце кусок вяленого мяса. Солнце проворно поднималось, припекало горячее, и разомлевший от по-походному грубой, но плотной пищи Кулсубай задремал. Однако он спал недолго, тревога, не оставлявшая всю ночь, разбудила его. Для чего его вызвали в Оренбург? Что ждет его там? Впервые он пожалел, что подчинился властям, приславшим с гонцом повестку. Может быть, умнее скрыться в горах и там переждать безвременье?

Подтянув подпругу, взнуздав коня, Кулсубай уверенно вскочил в седло. Повернуть обратно? Э, была не была… В городе знающие люди хоть растолкуют ему, к какому берегу прибиться.

За перевалом раскинулась безбрежная степь: ни сосны, ни дуба, — лишь в оврагах торчали скрученные ветрами березы, осины. Места привольные, тучные: на лугах необозримые табуны лошадей, стада коров, овечьи отары. Кое-где пышно кустились хлебные делянки. За ними, на обрывистом берегу Яика, надменно красовался церковными колокольнями, минаретами мечетей, темно-зелеными садами Оренбург.

Военная крепость, сторожившая от непокорных кочевников границу Российской империи, с течением времени превратилась в шумный, пыльный торговый город, отправлявший в центральные губернии и за границу гурты скота, миллионы пудов пшеницы. Теперь, похоже, история опять вернула Оренбургу статут военной столицы степного края… По немощеным, ухабистым улицам разъезжали отряды казаков. В лакированных пролетках кичливо восседали золотопогонные генералы с расчесанными бородами, поджарые офицеры в казачьих и общевойсковых мундирах. В клубах пыли тяжело шагала стрелковая рота. Прогромыхала артиллерийская батарея. Промчались на легковых жеребцах башкирские всадники в полосатых бешметах и плоских папахах. Кулсубай был неробкого десятка, но из осторожности прижимал коня к раскаленным беспощадным полдневным солнцем глинобитным заборам и стенам домов с закрытыми ставнями. Всюду в толпе слышалась разноязычная речь: то русская, то башкирская, то татарская, то казахская, то чувашская, то немецкая. В торговых рядах неистово вопили, до хрипоты рядились, сбивая цену, купцы и покупатели.

У Караван-сарая, бывшего до революции Меновым двором, Кулсубай остановил коня, запрокинув голову, залюбовался минаретом, дерзко взметнувшимся в безоблачное, бесцветное от зноя небо, и похожим на шлем богатыря куполом старинной мечети. Привязав лошадь к коновязям, Кулсубай неторопливо вошел через главные ворота во двор Караван-сарая, где, по словам прохожих, находилась резиденция башкирского правительства.