Косой шрам на животе.
Мне делается страшно, неловко и мерзко. Я смотрю на обнажённое туловище мёртвой девушки, которой явно вырезали аппендицит, и не понимаю, вижу ли рубец на её шее или вижу грязь, тени и потёки чернил принтера.
Почему она вообще голая?
Почему она голой валяется на земле?
— Н-не знаю.
— Блядь, — тихо ругается Мухлади и выдёргивает снимок из моей руки. — Ещё приметы назовёшь?
До меня доходит, что фото сделали на пустыре. На том пустыре, где я видел труп, где чёрный пакет угрюмо хлопал на ветру.
Нутро обдаёт холодом.
— Веснушки? — предлагает Мухлади. — Родинки? Хоть одну вещь ты помнишь?
— Ей два коренных удаляли!
— Я счастлив.
— Это не поможет?
— Это поможет, когда проснётся и опохмелится наш судмедэксперт. Я не биолог и не зоолог, чтобы лазить ей в рот. Внешние приметы!
— А может… может, всё-таки лицо?
— Ты тупой?
Мухлади поворачивается и смотрит глаза в глаза. Я обиженно молчу, пока не соображаю:
— Ну я, пф-ф-ф… на сгибе локтя! Правого. Там, как бы, созвездие.
— «Созвездие»! — с презрением повторяет Мухлади и снова перебирает фото, и снова отправляет на печать.
Кабинет заполняют ароматы горячего пластика и чернил. Из принтера медленно вылезает сгиб руки, на котором темнеет россыпь пятнышек — не то грязи, не то… родинок? Белые пальцы, очень длинные, тонкие пальцы. Чуть поодаль, обрезанная кадром, чернеет рукоятка пистолета.
Живот у меня скручивает.
Откуда у Дианы пистолет?
Ну откуда?
Грязь. Точно грязь. Капли её похожие на созвездие — ну и что? Машина проехала по луже и обдала девушку фонтаном из лужи. Вот и объяснение.
— Покажите лицо! — не выдерживаю я. — Прошу вас. Чё есть. Н-не могу так.
Мухлади раздражённо морщится. Перебирает снимки, снова лезет в металлическую тумбочку, тут же с грохотом заталкивает ящик обратно.
— Шестнадцать исполнилось?
— Ей? Или…
— Блядь!
— Исполнилось мне шестнадцать. Можете сказать, исполнилось.
— Кому сказать? — Мухлади резко поворачивается. — Кому?! Послушай меня внимательно: у неё вместо лица… раздавленный арбуз. Эта дура в голову себе выстрелила. В голову! — Он лупит себя по виску. — Видел ты такое в своих роликах? Хорошо понимаешь, что это значит? Потому что я не хочу иметь проблем, если ты потом начнёшь ссаться в простыню или бросаться под поезд. Понимаешь? — Мухлади горячится, повышает голос. — Я не хочу, чтобы твои родители, друзья, девки, — на каждое слово он тычет пальцем в сторону дверного проёма, будто там застыл невидимый призрак и не уходит который день, который год, — ко мне ходили и обвиняли, что я тебе психику, сука, сломал, что я тебе жизнь испортил, душу твою юную… искалечил.