— Ну и местечко, — шепчет Диана, когда нас засасывает чёрный, с красным отливом туннель. Пахнет мхом и сыростью, холодный воздух пробирает волнами озноба. Под ногами скользит ледяной накат, словно недавно и не жарило +15.
Я бросаю взгляд на телефон.
18:26, сети нет.
Мы в перди.
— Так, ещё раз, — спрашивает невидимая Диана сбоку, из темноты. — «Одинокая, красивая планета с ворохом психологических проблем мечтает познакомиться»?
— Угу.
Наши отражаются от стен и кажутся пугающе объёмными, громкими.
— Блин, чел, «это» Земля.
— Да ну?! И какие у неё психпроблемы?
— Она ищет кого-то похожего на неё.
— И чё здесь ненормального?
Диана шумно втягивает носом воздух.
— Она не понимает, что обречена быть одной.
— Почему обречена? Ну не-е. Вот из-за чего вообще у планеты могли «шарики за ролики»? Угадаешь это — угадаешь и планету.
— Тупая загадка.
Я закатываю глаза.
Туннель поворачивает раз, другой, идёт на подъем, и сквозь сумеречную пелену просеивается дневной свет. Воздух теплеет. Железно-дорожное полотно выныривает наружу, упирается в чёрно-белый шлагбаум. За ним…
Бр-р-р.
Она выглядит так, словно ждала нас. Чёртова куча бетонных цилиндров, которая мумифицируется посреди светлого березняка. Ожившая мечта башенного фетишиста.
Она вызывает не столько трепет, сколько усталость — при мысли, как долго потом ехать до города и как хочется, чтобы спина отдохнула, ноги согрелись, а в черепе отскрипела своё велосипедная цепь.
Я снова бросаю взгляд на телефон.
18:28, сети нет.
Мы не просто в перди, мы в глубочайшей перди.
По светлому лесу проносится вздох ветра, и чёлка Дианы взлетает, опадает. Кровавый осьминог на чёрной футболке ловит закатный свет.
— Ка… — Я прокашливаюсь и сплёвываю. — Кажется, оно.
— О, к нам вернулся Капитан Очевидность?
Я корчу Диане рожу и топаю к башням, между которыми мигает тёплое солнце. Ветер то успокаивается, то налетает: пробирает ознобом, качает со скрипом берёзы, завывает в провалах окон.
— «Это» не спутник? — гадает Диана.
— Найн.
— «Это» Меркурий? Он зазвездился из-за близости к Солнцу?
— Ха-ха! — Мой смех звучит здесь до ужаса неестественно. — Идея зачетная, но нет.
Я толкаю двери — ни одна не отличается гостеприимством, ни одна не открывается — и мечтаю о горячем душе, горячем чае и горячем мясном пироге.
И да, это место можно назвать «Трубами». Как, и «Замком», «Приютом». Или «Заготовкой». Оно стало бы чем-то, если бы его достроили, но в итоге застряло в вечном приближении, в вечном «почти».
Очередная дверь скрежещет от моего пинка и с визгом открывается внутрь — в темноту и сырость. Я невольно отступаю, натыкаюсь на тёплую Диану. Она внимательно смотрит в черноту, а потом — так же пристально, до неловкости и до смущения — на меня. Зубы Дианы постукивают от холода, из тонких губ вместе со словами вырывается невидимое облачко ацетона: