— За чужими долгами так же бегаешь?
О да, сегодня моё красноречие бьёт рекорды. Силуэт парня сворачивает в тупичок, сигнализация смолкает, и в этой странной, плывущей, белёсой тишине я ускоряю шаг.
Сердце бьётся в груди, дыхание спирает. Небо перекрывает сумрачный закуток. Дальше ни черта не видно — идти глупо, глупо, даже по сегодняшним меркам.
— Эй там…
На этот раз что-то острое упирается мне в живот. Нож?
— Уёбывай, — шёпотом ветра доносится из полутьмы.
Язык парализует от страха, ноги едва не подкашиваются, а потом издалека, словно гром пробегает по крышам, накатывает ярость.
Я вколачиваю по руке с ножом — не видя, по наитию. Из темноты раздаётся шорох, будто от моего удара парень оступился, и тут же резкая боль обжигает левый бок. Нож грубо скребёт по рёбрам, скребёт, скребёт, и я вламываю кулак со всей дури туда, где слышался голос. Костяшки пальцев встречают что-то тёплое, твёрдое, запястье пронзает от боли. Для равновесия я шагаю назад, на улицу с машиной.
Не знаю, как дальше себя вести. Не знаю. Не то отдышаться, не то бежать, рискуя получить ножом в спину.
Драться? Пока не забьём друг друга до смерти?
Я — за Диану, а он? За зарплату? За чужие долги?
Ноги дрожат от напряжения и, кажется, вот-вот надломятся. Завывают сквозняки, над головой поскрипывают ржавые петли. Легкие горят без воздуха.
Раздаются неуверенные шаги. Грязные кеды пересекают линию тени — вытаскивают из хмари подворотни тонкие ноги, обтянутые дырявыми рейтузами. Полощется на ветру рубашка в красную клетку. Косая чёлка вьётся чёрными прядями и то закрывает, то открывает уголёк глаза.
Это, блин, не парень. Это перепуганная девушка, которую обстригли под мальчика, и вместо ножа она стиснула топор.
Что-то… в груди ёкает, как будто летишь вниз на качелях. Сквозь адреналиновые волны я рассматриваю бледное лицо напротив и отступаю ещё на шаг.
Топор… осколки триплекса… разбитое окно…
Сердце раз за разом пропускает удары, будто внутри него разверзается холодная могила. Грудь полыхает огнём, в глазах темнеет, а я всё не дышу — знаю, что надо, но боюсь пошевелиться.
Если обрезать и выкрасить чёрным волосы, если добавить приступы лунатизма, пропавшую маму и разбитую до крови губу, и месяцы невзгод, где каждый день считается, как у собаки…
Забыв обо всём, я шагаю вперёд и обнимаю её. Топор с грохотом падает на асфальт.
Диана.
Господи, это Диана.