Очнись.
Проснись!
Неровным шагом, пересилив боль, я выхожу из тупика. В белой завесе чёрным проступает машина, и разбитое окно её, точно пасть чудовища, засасывает клубы пара.
— Бегу! — останавливает меня запыхавшийся голос.
В серо-белых облаках вырисовывается худенький силуэт, превращается в Диану. Она немного сутулится и смотрит исподлобья, как боксёр, который выбирает момент для удара. В кольце из большого и указательного пальцев качается нелепый пакетик: зелёный крест на оранжевом фоне, надпись «Поморские аптеки».
— Думал, не вернёшься.
— Была подобная мысль.
Некоторое время мы молчим. Такая вселенская неловкость, растянутая до невозможности.
— Идти можешь? — спрашивает Диана.
Я киваю. Она оглядывается и показывает за спину.
— Туда. Нужен свет. Оки?.. Прикрой только… — Диана боязливо протягивает мне пакет. — Прикрой дыру эту и пойдём.
* * *
Моя нога проминает глянцевую черноту лужи, достигает липкого дна и с ощутимым сопротивлением поднимается обратно. В ушах нарастает гул ночного ветра. Ему вторят братья — сквозняки из рассохшихся стен, из разбитых окон и проржавелых крыш.
Диана ко мне не поворачивается — смотрит вперёд и вниз, куда-то за асфальт, за дёрн, суглинок и тектонические плиты. Порой она прикладывает руку ко рту и изучает тыльную сторону ладони, где расцветают бурые пятнышки крови.
— Сорян.
— М-м?
Я показываю на свою губу, но Диана качает головой.
— Ты себя-то видел?
— Ну да… А где секира?
Она вместо ответа приподнимает низ рубашки, и топор игриво выглядывает из-под резинки рейтуз.
Интересно, древние викинги носили так оружие?
— Ты кому-нибудь расскажешь? — тихо спрашивает Диана.
Я делаю вопросительное лицо.
— Про драндулет. Про… про всё.
— Нет. У тебя маловато с деньгами?
Она оглядывается и смотрит изучающе, с прищуром.
Ответим тем же. Факт № 1: мы уже одного роста. Факт № 2: похожа Диана не на мальчика, даже с этой дурацкой причёской, а на зомби-золушку, которую уездили в хвост и в гриву. У которой не случилось ни сестёр, ни мачехи, ни феи. Тыква осталась тыквой, крысы — крысами, а волосы почернели и опали с осенней листвой.
— Немножко, — наконец говорит Диана.
Я с трудом вспоминаю вопрос.
— Выглядело, как множко.
Она смущённо трёт шею.
— Это помутнение. Так не делаю… Помутнение.
В голосе ее прорезается отвращение. Мне хочется успокоить Диану, обнадёжить, но тут рана напоминает о себе, и несказанные слова, скорчившись от боли, уползают обратно в глотку.
Мы сворачиваем на Шестую линию, и вокруг появляются прохожие.
— Можно спросить, молодые люди? — доносится голос слева.
К нам подходит благообразного вида священник, но Диана даже не удостаивает его взглядом: сжимает губы в ниточку и топает прочь.