* * *
Эта ночь прошла спокойно. Хоть до самого восхода мы с Каталамом не сомкнули глаз, бодрствовали напрасно. Никакие фанатики нас не побеспокоили, никто не напал. На рассвете сотник отправил в арьергардный дозор двоих солдат, приказал свернуть лагерь и отправляться в путь. И только после того как мы выдвинулись, я смог вздремнуть. Вздремнуть прямо в карете.
Уже давно прошли те времена, когда скрип колёс, лёгкая тряска, неудобная жёсткая скамейка и громкие голоса солдат могли помешать моему сну. В дороге я приноровился засыпать практически моментально. Хоть днём, хоть ночью. Едва голова касалась подушки, я погружался в царство Морфея. Иногда ожидал, что во сне придёт «голос». Вновь даст о себе знать и укажет направление. Но он меня игнорировал. Я вообще перестал видеть сны. Высыпался, чувствовал себя бодрым и полным сил. Но больше никто не указывал мне направление. Никто не говорил, куда я должен идти. Размышляя над этим, я приходил к выводу, что иду верным путём. Что обязательно должен попасть в Обертон.
В течение двух дней мы, не таясь, двигались по тракту. Но, как и прежде, в пути никого не встречали. К вечеру возвращались солдаты, оставленные в арьергарде. Они сообщали, что «эсты» не изменили своих намерений. Они всё так же шли за нами, держась позади на определённом расстоянии. В контакт вступать не собирались, но когда Иберик пытался подъехать к ним поближе, подняв при этом руки, встретили его стрелами. Не поранили, но ясно дали понять, что к ним лучше не приближаться.
Так что в сопровождении непонятных то ли соседей, то ли надсмотрщиков, мы просто двигались вперёд. С каждым днём приближались к столице и каждый день имели возможность наблюдать изменения, которые произошли с этим миром.
Ранее, как неоднократно рассказывал Каталам, тракт был оживлённым. Движение не прекращалось ни днём, ни ночью. Сейчас двигались лишь мы, а от оживления ни осталось ни следа. Раз на день — а то и дважды — мы видели останки выгоревших дотла хуторов. Сгоревшие деревни, поваленные частоколы, разрушенные до основания постоялые дворы, где путешествующий по тракту путник ранее мог безопасно провести ночь. Сейчас же не осталось ничего. Жуткая картина полной разрухи, атмосфера всеобщего загнивания отчётливо ощущалась в этих местах. Молодые солдаты оборачивались, зло смотрели назад, видимо, про себя обвиняя во всём, идущих по нашему следу, «эстов». И Каталам был согласен с солдатами: он утверждал, что всё это разрушено, спалено и уничтожено именно зимой. Осенью караваны ещё передвигались. Но когда ударяли самые лютые морозы, всяческая связь между городами прекращалась. Даже сиреи не могли перенести столь долгую дорогу в условиях жуткого холода. И лишь безумные фанатики, истово ненавидящие любое олицетворение королевской власти, могли пойти на такое — в любую погоду сжигать и уничтожать всё, что об этой власти напоминает. Их ничуть не волновали человеческие жизни.