— Набрёл на деревню? А откуда ты брёл?
— Из леса.
— Ты жил в Амальгарском лесу?
— Жил в лесу, да. Не знаю, в Амальгарском или нет. Я жил с беженцами, которых давно согнали с родных мест.
— А сам откуда родом?
— Из… из Обертона, — выстрелил я первое, что пришло в голову.
— Из Обертона, говоришь? — ухмыльнулся Умтар. Но больше вопросов не последовало. Он оставил меня и ускакал вперёд.
— М-да, — почесал я грязный затылок. — Надо ж было ляпнуть такое. Сказал бы, что из глухой далёкой деревни да и дело с концом. Тут, поди, жители столицы точно чем-то отличаются от меня. Может, у них говор особый. А может, украшения в носу носят. Кто их знает…
В дороге начало жутко парить. Под палящим солнцем мы ехали не более получаса, но я успел пропотеть насквозь. Правда, меня это не особо беспокоило. Я смотрел по сторонам и удивлялся высоте приближающихся городских стен. Оценил широкий ров, опоясывавший город и подпитывавшийся от шумной реки, которая протекала в отдалении. Увидел высокую-высокую башню, возвышавшуюся над всем городом, и, кажется, рассмотрел человека, который в странной полусогнутой позе стоял на вершине. Но затем его от меня скрыли высокие каменные стены и я с любопытством наблюдал за людьми, входящими и выходящими из городских ворот. Поток не останавливался ни на секунду. Кто-то нёс мешок на плечах, кто-то тащил упиравшегося осла, кто-то вязанку дров, кто-то ногу освежёванного парнокопытного. Кто-то водрузил на голову лукошко, полное сухих фруктов, и лавировал в толпе. Поодаль от человеческого потока, недалеко от моста, стояла группа худых измождённых женщин, одетых в грязные лохмотья. Они протягивали тощие руки, падали на колени и просили милостыню. Просили кусок хлеба или кружку свежей воды. Со слезами на глазах обещали взяться за любую работу, которую им предложат неравнодушные люди.
Но никто не обращал на них внимание. Жители торопливо проходили мимо, спешили укрыться за стенами или удалиться по грязному месиву, которое, видимо, называлось дорогой, в сторону холма, где за деревьями виднелись лопасти самой настоящей ветряной мельницы.
— Дорогу! Дайте дорогу! — Умтар взмахнул над головой кнутом. Затем щёлкнул, абсолютно не беспокоясь, что мог кому-то угодить по спине. — Прочь с моста!
Люди испугано загомонили, заторопились и постарались убраться с пути всадников как можно быстрее. Смотрели вслед и провожали меня злыми глазами. Видимо, они были уверены, что в запертой металлической клетке везти могут только преступника.
Но я на них не обижался. Я жадно впитывал новую информацию. Настолько жадно, что сразу заметил странности в этом сплошном человеческом потоке: я не увидел детей. Логично было предположить, что за стенами города, олицетворяющими собой безопасность и защиту, детям найдётся место. Они будут носиться по дорогам как угорелые, пищать и использовать для игр любые места. Ну, или, по крайней мере, вцепляться в мамкину юбку, идти рядом и сосать палец. И хоть пока клетку везли по мосту, юбок я увидел немало, ни одной детской руки, в неё вцепившуюся, не заметил. Я видел подростков лет четырнадцати-пятнадцати, чьи уже огрубевшие голоса грозно призывали солдат отвезти меня на площадь и сдать на руки палачу. Но маленьких детей, которым на вид можно дать те самые десять лет, я не рассмотрел. Я видел таких карапузов в деревне. Именно их швыряли в клетку животные в человеческом обличье. Именно их хотели увезти. Но здесь, когда мы, наконец-то, въехали в город, приняли левее и припарковались недалеко от деревянной будки, похожей на караулку, маленьких детей я не заметил вообще. Не было ни беременных женщин, ни маленьких детей. Великая хворь действительно поразила этот мир. И все те сказки, которыми меня ежедневно пичкали в лагере, оказались не сказками. Мне понадобилось совсем немного времени, чтобы получить подтверждение из очередного источника. Этот мир действительно был обречён.