Через несколько секунд зазвенел засов и дверь отворилась. На нас осоловевшими глазами уставились два молодых стража. Каталам раздумывал недолго. Мужик он был немаленький и, видимо, нетерпеливый — здоровенный кулак свалил ближайшего молодца с первого удара. Такой поступок заставил второго моментально протрезветь. Но от экзекуции всё равно не спас — страж согнулся после удара в живот.
— Уберите этих детей ослов, — скомандовал сотник. — Пусть отлежатся. А потом разбудите следующую смену.
Он забрал связку ключей с пояса того, кто лежал в отключке, запалил два факела у стены и подсветил ближайшую камеру. Там кто-то храпел, но он не стал изучать кто. Вновь сделал знак, чтобы я следовал за ним и вскоре заскрипел замок. Массивная металлическая решётка, которую совсем не помешало бы смазать маслом, отворилась. Сотник кивнул головой, приглашая меня оценить новое жилище.
Я бегло осмотрел узкую камеру, заметил деревянный топчан, усыпанный сеном, и факел в уключине у двери.
— Здесь запрещено разводить огонь, а потому прохладно, — сказал Каталам, зажигая факел. — Но я распоряжусь, чтобы тебе принесли сухую одежду… Сиди смирно и дожидайся примо Фелимида. Они разберутся кто ты такой.
— Я никуда не тороплюсь, — ответил я и спокойно уселся на деревянный топчан. — Кандалы снимите?
— Только без глупостей, — дал совет Каталам, а затем, не спуская с меня глаз, осторожно снял кандалы. — В камере бьёт ключ, — добавил он, когда покинул камеру и запер за собой решётчатую дверь. — И кружка есть. Вода не самая лучшая, но пить можно. Я распоряжусь, чтобы тебе принесли хлеба. И не шуми — стража не выносит крикунов. Жди королевского дознавателя. Думаю, у них будут к тебе вопросы.
— Королевский дознаватель? Это тот рыжий, что ли?
— Примо Фелимид, — с уважением произнёс сотник. — Направлены сюда указом короля две зимы назад… Не пытайся их обмануть. Если ты убил святого отца, так им и скажи. Расскажи, почему ты совершил греховный поступок и, возможно, примо попытаются тебе помочь. Если расскажешь со всей честностью, тебе удастся дождаться справедливого суда. И тогда ты умрёшь быстро и безболезненно. А если нет — мы будем вынуждены передать тебя храмовникам. А они церемониться не станут — огнём выбьют из тебя покаяние. Они очень любят очищать душу через боль в теле.
— Боюсь, отныне это я с ними церемониться не стану, — тихо-тихо прошептал я, давая ответ своим мыслям, а не Каталаму.
Но тот меня услышал. Подозрительно посмотрел, опять почесал грязные волосы и резко удалился. Я только услышал: «ну-ка, дети ослов, принесите ему овчину со склада», и остался в полном одиночестве. Облегчённо выдохнул и растянулся на топчане. Казалось, со своих плеч я сбросил груз весом в тонну. Неожиданная стычка с подонками в деревне оставила заметный след в моей душе. Именно тогда я понял, что выкорчёвывать зло надо безжалостно и не испытывать угрызений совести. Хоть это не террористы, с ними тоже нельзя вести переговоры. Их надо уничтожать. Как я и поступил. И если во всём этом принимают участие религиозные деятели, если ради золота они готовы идти на такую подлость, их тоже надо уничтожать. Если местное духовенство заражено ядом эгоцентризма и прежде всего думает о собственном выживании за счёт стада, это надо остановить. Надо постараться сделать так, чтобы бедные люди перестали чувствовать себя безропотным стадом. Надо дать им надежду. Надо дать им веру в то, что конец не неизбежен. Что всё ещё можно изменить. Что я — аниран — здесь именно для этого.