— Одевайся и садись на кресло, — бросила Соловейка, что-то сосредоточенно записывая в журнал.
Ага, а вот это уже ближе к магии. Металлический обруч, на подлокотниках — стеклянные шары. Немного другого вида, чем та штука на станции, но все равно узнаваемо.
— Сейчас я буду задавать тебе вопросы, а ты отвечай, не задумываясь, — Соловейка завинтила обруч на моей голове, спрыгнула с табуретки на пол и вернулась за пульт.
— Хорошо, — я вздохнул. По моим ощущениям та станция с бородатыми работорговцами была уже как-то головокружительно давно. Целую вечность назад. Столько событий произошло с того момента. А ведь даже месяца не прошло. Сколько? Две недели? Или даже меньше?
— Тебе случалось убивать других людей? — спросила Сольвейг.
— Да.
— Восстанови в памяти лицо первого убитого тобой человека. Вслух можешь ничего не говорить, просто представь как можно отчетливее.
— А если я не видел его лица? — спросил я.
— Тогда просто вспомни как можно больше подробностей, — сказала Соловейка. — И сожми пальцы плотнее.
Я сжал стеклянные шары на подлокотниках.
Лица его я действительно не видел, оно было замотано тряпкой по самые глаза. И еще было темно. Было жарко, несмотря на ночь. Там все время было жарко. Днем от солнца, ночью от высохшей до каменного состояния земли. Это была моя первая командировка. В страну, где нас как бы не было. Тот парень вряд ли был старше меня. На шее болтался автомат, а он такой, повесил на него руки. Он явно чувствовал себя в безопасности на этом посту. И не успел даже понять, что произошло.
Как это было?
Быстро. Он не сообразил, я тоже не сообразил. Просто в какой-то момент понял, что пора, метнулся и всадил нож. Сзади, справа, ниже ребер, лезвие чуть вверх. Провернуть.
Придержать обмякшее тело.
Аккуратно положить на иссохшую до состояния асфальта землю.
— Достаточно, — кукольный голос Соловейки вырвал меня из воспоминаний. — Следующий вопрос. Какое твое самое первое детское воспоминание?
— Про собаку, — не задумываясь ответил я. — У соседа была тупая дворняга, такая мохнатая и черная. Она ко мне бросилась, а я ударил ее в нос. Она завизжала и убежала. Потом извинялся, когда подрос.
Допрос продолжался не меньше часа. Только принципа его я все равно не уловил. Обычно в допросе есть какая-то система, цель. А здесь как будто бы был набор никак не связанных с собой вопросов из самых разных областей жизни. В какой-то момент мне показалось, что она пытается вычислить наиболее эмоциональные области, но к чему тогда были вопросы о том, какой цвет я предпочитаю?
— Испытание закончено, — Соловейка развинтила обруч на моей голове и вернулась к пульту.