– Просто мучаю тебя, Том, не обижайся. – Он читает письмо Тиндейла. – Если она хорошая девушка, что тут дурного?
– Что пишет Тиндейл?
– Ты вез письмо, не прочитав?
– Я решил лучше не читать. Вдруг…
Вдруг ты окажешься гостем Томаса Мора. Он перекладывает письмо в левую руку, правая сжимается в кулак.
– Пусть только приблизится к кому-нибудь из моих. Я его вытащу из Вестминстера и буду бить головой о мостовую, пока не приведу в разум. Он у меня поймет, что такое любовь к Богу и в чем она должна проявляться!
Мальчик издает короткий смешок и плюхается на табурет. Он, Кромвель, снова смотрит в письмо.
– Тиндейл пишет, что не сможет вернуться в Англию, даже если леди Анна станет королевой – чему он сам, должен отметить, никоим образом не способствует. Пишет, что не поверит гарантиям безопасности, даже за подписью короля, пока Мор жив и на своей должности, потому что Мор говорит, не обязательно держать обещания, данные еретикам. Вот. Можешь сам прочесть. Все равно наш лорд-канцлер невиновность или неведение в зачет не принимает.
Мальчик вздрагивает, но письмо берет. Что это за мир, в котором люди не держат обещаний?
Он говорит мягко:
– Расскажи мне про Женнеке. Хочешь, я напишу ее отцу?
– Нет. – Авери поднимает глаза, хмурится. – Нет, она сирота, воспитанница мастера Воэна. Мы все учим ее английскому.
– То есть денег она тебе не принесет?
Мальчик смущается:
– Думаю, мастер Стивен даст ей приданое…
Тепло, и камин не топится. Свечи еще не зажигали, так что он просто рвет письмо на мелкие клочки. Марлинспайк, навострив уши, съедает обрывок бумаги.
– Благочестивый кот, – говорит он. – Всегда любил слово Божие.
Scriptura sola. Только Евангелие утешит тебя и направит на путь спасения. Бесполезно молиться резной деревяшке и ставить свечи перед раскрашенной доской. Тиндейл говорит, «Евангелие» означает добрую весть, песни и пляски – в рамках приличий, разумеется. Томас Авери спрашивает:
– Мне правда можно будет вернуться, как только наступит весна?
Джону Петиту в Тауэре разрешили спать на кровати; впрочем, о возвращении узника домой речи не идет.
Как-то в ночном разговоре Кранмер сказал ему: святой Августин учит нас не спрашивать, где наш дом, ибо в конце концов все мы придем к Богу.
Великий пост изнуряет дух, для чего, собственно, и предназначен. Придя очередной раз к Анне, он видит Марка, который, согнувшись над лютней, наигрывает что-то заунывное, и, мимоходом стукнув того по голове пальцем, бросает:
– Сыграй что-нибудь повеселее, а?
Марк едва не падает с табурета. Ему думается, что они живут как в тумане – все эти люди, которых так легко напугать, застигнуть врасплох. Анна, очнувшись от своей полудремы, спрашивает: