На следующий день он в Уайтхолле, в галерее, откуда видны внутренний двор и сад, где дожидается король и нервно расхаживает Норфолк. Анна тоже в галерее. На ней платье узорчатого дамаста, такого плотного, что узкие белые плечи будто поникли под тяжестью ткани. Иногда, потворствуя воображению, он представляет, как кладет руку Анне на плечо и ведет пальцем от ямочки между ключицами к подбородку или вдоль линии грудей над корсажем, словно ребенок, читающий по складам.
Она поворачивается. На губах – полуулыбка.
– А вот и он. Без цепи лорд-канцлера. Интересно, куда он ее задевал?
Томас Мор ссутулен, подавлен. Норфолк – напряжен.
– Мой дядя добивался этого не один месяц, – говорит Анна, – но король стоял на своем. Не хотел терять Мора. Хотел быть хорошим для всех. Ну, вы понимаете.
– Король знает Мора с младых ногтей.
– Грех юности.
Они переглядываются и улыбаются.
– Гляньте-ка, – говорит Анна. – Как вы думаете, что там у него в кожаном мешочке? Не государственная ли печать?
Когда печать забирали у Вулси, он растянул процесс на два дня. А вот сейчас сам король, в своем личном раю, ждет, протянув руку.
– И кто теперь? – спрашивает Анна. – Вчера вечером Генрих сказал, от моих лорд-канцлеров одни огорчения. Может, мне и вовсе обойтись без лорд-канцлера?
– Юристам это не понравится. Кто-то должен управлять двором.
– Тогда кого вы предложите?
– Посоветуйте королю спикера. Одли не подведет. Если король сомневается, пусть назначит его временно. Однако я думаю, все будет хорошо. Одли – хороший юрист и независимый человек, однако умеет быть полезным. И понимает меня.
– Надо же! Хоть кто-то вас понимает. Идем вниз?
– Не можете устоять?
– Как и вы.
Они спускаются по внутренней лестнице. Анна легко, одними пальцами, опирается на его руку. В саду на деревьях развешаны клетки с соловьями. Птицы спеклись на солнце, не поют. Фонтан мерно роняет капли в чашу. От клумб с пряными травами тянет ароматом тимьяна. Из дворца доносится чей-то смех, и тут же умолкает, как будто захлопнулась дверь. Он наклоняется, срывает веточку тимьяна, втирает в ладонь запах, переносящий в другое место, далеко-далеко отсюда. Мор кланяется Анне. Она отвечает небрежным кивком, потом низко приседает перед Генрихом и становится рядом, потупив взор. Генрих сжимает ее запястье: хочет что-то сказать или просто побыть наедине.
– Сэр Томас? – Он протягивает руку. Мор отворачивается, затем, передумав, все же пожимает его ладонь. Пальцы бывшего лорд-канцлера холодны, как остывшая зола.
– Что будете теперь делать?
– Писать. Молиться.