– Не отдаст. Король чтит древние титулы. И древние права.
– Тогда это сделаю я. Скажем так: я оставлю от вас пустое место. Я и мои друзья-банкиры.
Как бы объяснить? Миром правят не из приграничных крепостей и даже не из Уайтхолла, что бы ни думал Гарри Перси. Миром правят из Антверпена, из Флоренции, из мест, о которых Гарри Перси представления не имеет: из Лиссабона, откуда кораблики под шелковыми парусами уходят на запад, в солнце и зной. Не из-за крепостных стен, а из контор, не по зову боевой трубы, а по стуку костяшек счет; миром правит не скрежет пушечного механизма, а скрип пера на векселе, которым оплачены и пушка, и пушечный мастер, и порох, и ядра.
– Воображаю вас без денег и титула, – говорит он. – Воображаю вас в домотканой одежде, приносящим в лачугу кролика, добытого на охоте. И воображаю вашу законную супругу Анну, разделывающую этого кролика. Желаю вам всяческого счастья.
Гарри Перси роняет голову на стол, заливаясь слезами ярости.
– Никакого предварительного договора не было, – говорит он. – Никакие глупые обещания не имеют законной силы. Всякое взаимное согласие существовало исключительно в вашем воображении. И еще, милорд. Если вы хоть раз упомянете о «вольностях», – он вкладывает в одно слово столько брезгливости, что хватило бы на целую речь, – которые якобы дозволяла вам леди Анна, то будете отвечать передо мной, перед Говардами и Болейнами и Джордж Рочфорд не станет с вами миндальничать, а милорд Уилтшир растопчет вашу гордость; что до герцога Норфолкского: если тот услышит, как вы бросаете тень на репутацию его племянницы, то отыщет вас в любой норе и откусит вам яйца. Теперь, – прежним благожелательным тоном, – вам все ясно, милорд? – Он идет через комнату и открывает окошко. – Можно заглядывать.
Появляются лица, точнее, тянущиеся вверх лбы и глаза. В дверях он задерживается и оборачивается к графу:
– Для полной ясности: если вы думаете, будто леди Анна вас любит, вы глубоко заблуждаетесь. Она вас ненавидит. Лучшее, что вы можете для нее сделать, – если не умереть, то хотя бы отречься от слов, которые сказали своей бедной жене, и присягнуть в том, что от вас требуется, дабы расчистить ей путь к трону.
По пути домой он говорит Ризли:
– Мне искренне его жаль.
Зовите-меня хохочет так, что вынужден прислониться к стене.
На следующее утро он встает рано, чтобы успеть на заседание королевского совета. Герцог Норфолкский занимает место во главе стола, потом, узнав, что прибудет сам король, пересаживается. «Уорхем тоже здесь», – говорит кто-то. Дверь открывается; долгое время ничего не происходит, наконец медленно-медленно, шажок за шажком, входит дряхлый прелат. Садится. Кладет руки на стол. Они сильно дрожат. Голова трясется. Кожа пергаментная, как на рисунке Ганса.