Он думает, сердце такой же орган, как любой другой, его можно взвесить на весах.
– Мы предлагаем не деньги. У меня довольно свидетельств, чтобы отправить под суд всех Эксетеров, всех Куртенэ. Если мы не станем этого делать, то подарим им свободу и земли. А также возможность смыть позор со своего имени.
Генрих говорит:
– Его дед оставил горбуна и перешел на сторону моего отца.
– Если мы их простим, они сочтут, что нас можно морочить и дальше, – говорит Чарльз.
– Вряд ли, милорд. Отныне я буду пристально следить за ними.
– А Поли, лорд Монтегю, как вы предлагаете поступить с ним?
– Не давать ему оснований думать, что его простят.
– Пусть попотеет от страха? – спрашивает Чарльз. – Не очень-то мне по нраву ваше обхождение со знатью.
– Эти люди получат, что заслужили, – говорит король. – Помолчите, милорд, мне надо подумать.
Пауза. Брэндон хочет сказать: Кромвель, казните их за измену, но со всем уважением к знатности, однако не смеет произнести таких слов вслух. Внезапно лицо герцога проясняется.
– О, я вспомнил Гринвич! Снега в тот год намело по колено. До чего же мы были молоды, Гарри! Теперь такого снега не бывает.
Он собирает бумаги и откланивается. Воспоминания грозят растянуться на весь вечер, а у него много дел.
– Рейф, скачи в Вест-Хорсли. Скажи жене Эксетера, что король считает всех женщин слабыми и переменчивыми, хотя, по-моему, он видел достаточно свидетельств обратного. Пусть она сядет и напишет, что ума у нее не больше, чем у блохи. Что она невероятно легковерна даже для женщины. Пусть пресмыкается и лебезит. Посоветуй ей, какие выражения подобрать, ты сумеешь. Чем униженнее будет письмо, тем лучше.
Самоуничижение витает в воздухе. Из Кале сообщают, что Франциск упал перед папой ниц и облобызал его туфлю. Генрих разражается непристойной бранью и рвет донесение в клочья.
Он собирает обрывки с пола, складывает их на столе и читает.
– А Франциск, как ни странно, сдержал данное вам обещание, – говорит он королю. – Убедил папу отложить буллу об отлучении. Англия получила передышку.
– Хоть бы папа Климент поскорее сдох, – вздыхает Генрих. – Видит Бог, он ведет беспутную жизнь, да и болеет постоянно, давно бы уже умер. Иногда, – продолжает король, – я молюсь о переходе Екатерины в вечную жизнь. Это дурно?
– Щелкните пальцами, ваше величество, и сотня монахов сбежится объяснить вам, что дурно, а что нет.
– Я предпочел бы услышать от вас. – Гнетущая, нервная тишина. – Если Климент умрет, кто станет следующим негодяем на этом месте?
– Я бы поставил на Александра Фарнезе.
– Правда? – Генрих выпрямляется в кресле. – Кто-то заключает пари?