Такое ощущение, подумал Камиль, что в наши дни подстрекательство к бунту разлито в воздухе.
– Поспешите, – сказал ему швейцар. – Он не в духе. Будет на вас кричать.
Внутри театра висел зловещий полумрак. Несколько безутешных исполнителей подпрыгивали на месте, пытаясь согреться. Филипп Фабр д’Эглантин стоял между сценой и певицей, которую только что прослушал.
– Вам следует отдохнуть, Анна, – сказал он. – Простите, душка, но это никуда не годится. Что вы сделали со своим горлом? Курили трубку?
Девушка сложила руки на груди и, кажется, была готова разреветься.
– Возьмите меня в хор, Фабр, – взмолилась она. – Ну пожалуйста.
– Мне жаль, но я не могу. Такое ощущение, что вы не поете, а кричите из горящего дома.
– Ничего вам не жаль. Скотина.
Камиль подошел к Фабру и проговорил прямо ему в ухо:
– Вы когда-нибудь были женаты?
Фабр подскочил на месте и обернулся.
– Что? Ни разу.
– Ни разу. – Камиль был впечатлен.
– Ну, не то чтобы…
– Я не собираюсь вас шантажировать.
– Ну ладно, ладно. Допустим, я женат. Она… гастролирует. Подождете меня еще полчаса? Я скоро закончу. Ненавижу эту поденщину, Камиль. Она недостойна моего гения. Я прозябаю, трачу время впустую. – Он взмахнул рукой в направлении сцены, танцоров и хмурого антрепренера в ложе. – Чем я все это заслужил?
– Сегодня с утра все в дурном настроении. У вас в кассе спорят о составе Генеральных штатов.
– А, Рене Эбер. Какой был огнеглотатель! Злится, что теперь его жребий – заведовать театральными билетами.
– Утром я видел Бийо. Он тоже был раздражен.
– Никогда не упоминайте при мне этого мерзавца. Задумал отнять хлеб у литераторов! Занимался бы своим делом и не лез в чужую епархию. Вот вы, Камиль, другое дело, – добавил Фабр добродушно. – Я бы не возражал, если бы вы написали пьесу, все равно адвокат из вас никакой. Камиль, дорогой, давайте посвятим наши дни какому-нибудь совместному замыслу!
– Полагаю, мне придется посвятить свои дни жестокой и кровавой революционной борьбе. Чему-то такому, что глубоко оскорбит моего отца.
– Я не заглядывал так далеко вперед, я думал о выгоде, – с упреком заметил Фабр.
Камиль ушел в темноту зала и стал смотреть, как Фабр выходит из себя. Певица рухнула в кресло неподалеку. Опустив голову, она принялась вращать подбородком, чтобы расслабить шейные мышцы, затем запахнулась в шелковую шаль с оборкой, хранящую следы былой роскоши. Вид у нее был взъерошенный и слегка потрепанный, под стать шали, и она явно была не в духе. Певица окинула взглядом Камиля:
– Мы знакомы?
В ответ он молча смотрел на нее. Лет двадцать семь, хрупкая, темно-каштановые волосы, курносый нос. Она была довольно хорошенькой, однако черты лица казались смазанными, словно ее долго били по голове, потом починили, но не до конца. Певица повторила свой вопрос.