Господи милостивый, что это? Кто-то колотил в дверь башмаками, подкованными железом. Другие башмаки грохотали по коридору. Раздался громкий вопль:
– У мерзавцев есть ножи!
Снова загремели башмаки, пьяный голос фальшиво затянул одну из песенок Фабра, сбился, затянул снова. Башмаки колотили в дверь, секундное молчание, выкрик:
– На фонарь!
Франсуа Робер вздрогнул. Фонарный прокурор, здесь должен быть ты, а не я, подумал он.
– Смерть австрийской сучке, – сказал нетрезвый певец. – На виселицу шлюху Людовика Капета. Повесить Вавилонскую блудницу, отрезать ей сиськи.
В коридоре раздалось мерзкое хихиканье. Пронзительный молодой голос истерически расхохотался:
– Да здравствует Друг народа!
Другой голос он не разобрал, затем кто-то сказал совсем рядом:
– Говорит, получил семнадцать заключенных и не знает, куда их девать.
– Обхохочешься, – ответил молодой голос.
Мгновение спустя камеру залил оранжевый свет факела. Робер поднялся на ноги. В проеме двери возникли головы, к его облегчению пока еще соединенные с телами.
– Выходи.
– Я могу идти?
– Иди, иди. – Голос был трезвый, раздраженный. – Мне нужно где-то разместить больше сотни тех, кто был на улице без законного оправдания. А тебя снова посадим через несколько дней.
– А кто ты вообще такой? – спросил молодой человек с пронзительным голосом.
– Профессор права, – ответил тот, что в подбитых железом башмаках. Он тоже был пьян. – Верно, профессор? Мой старый друг. – Он обнял Робера за плечи, обдав его перегаром. – Как поживает Дантон? Вот кто герой!
– Вам виднее, – сказал Робер.
– Я его знаю, – объявил коллегам тот, что в башмаках. – Дантон мне сказал – мне, который знает о тюрьмах все, – вот как стану заправлять в городе, велю тебе согнать сюда всех аристократов и отрезать им головы. А за это будешь получать хорошее жалованье на государственной службе.
– Не заливай, – сказал молодой. – Ничего тебе Дантон не говорил. Ты, старый пьяница. Палачом у нас мсье Сансон, а до него был его отец, а до отца дед. Хочешь лишить его работы? Ничего тебе Дантон не говорил.
Франсуа Робер был дома. Кофейная чашка плясала у него в руках, непрестанно звякая о блюдце.
– Кто бы мог подумать, что это будет так тяжело? – Он попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривая. – Что арест, что освобождение. Луиза, мы забыли, с кем имеем дело. Забыли про невежество этих людей, их жестокость, способность делать дикие выводы!
Она вспоминала Камиля два года назад. Герои Бастилии на улицах, кофе стынет рядом с кроватью, следы паники в его ужасных, широко расставленных глазах.