– Всякий, кто выказывает страх, виновен, – промолвил Робеспьер. Он спустился с трибуны, на его тонких бледных губах играла презрительная усмешка.
Следующие два часа Сен-Жюст зачитывал доклад о заговоре фракции дантонистов. Когда он писал эти слова, то воображал, что обвиняемый будет стоять перед ним; однако поправки вносить не стал. Если бы Дантон и впрямь стоял перед ним, чтение прерывалось бы ревом его сторонников и его собственным ревом, но Сен-Жюст обращался к воздуху, и молчание становилось все глубже, питаясь само от себя. Он читал бесстрастно, почти без выражения, не сводя глаз с листов, которые держал в левой руке. Время от времени он вскидывал правую руку, но тут же вяло опускал – единственный жест, который он себе позволял, механический и уравновешенный. Один раз, ближе к концу, он поднял молодое лицо к слушателям:
– И тогда, – пообещал он, – останутся одни патриоты.
Улица Марата.
– Ну что, любовь моя, – обратилась Люсиль к сыну, – ты пойдешь со мной повидаться с крестным? Нет, видимо, нет. Отнесите его к моей матери, – велела она Жанетте.
– Вам надо умыться перед уходом. У вас лицо опухло.
– Не думаю, что его удивят мои слезы. Он мог их предвидеть. Он не станет обращать внимания на то, как я выгляжу. Ему все равно.
– Тут еще больший беспорядок, – сказала Луиза Дантон, – чем у нас, если такое можно вообразить.
Они стояли на развалинах гостиной Люсиль. Все книги валялись на ковре с отодранными обложками, комоды и буфеты зияли пустотой. Золу в камине тщательно переворошили. Она протянула руку и расправила гравюру, изображавшую смерть Марии Стюарт.
– Забрали все его бумаги, – промолвила Люсиль. – Письма. Все до единого. Даже рукопись об Отцах Церкви.
– Если Робеспьер согласится нас принять, что мы ему скажем? Что мы можем ему сказать?
– Тебе лучше молчать, говорить буду я.
– Кто бы мог подумать, что Конвент сдастся без боя?
– Я. Никто, за исключением твоего мужа, не способен противостоять Робеспьеру. Держи, вот письма, – сказала она Жанетте, – каждому члену Комитета общественного спасения. За исключением Сен-Жюста, ему писать бесполезно. А это письма для Полицейского комитета; для Фукье, депутатов, они все подписаны. Проследи, чтобы их отправили немедленно. Если я не получу ответов и Макс не захочет меня видеть, придется придумать другую тактику.
В Люксембургской тюрьме Эро изображал любезного хозяина. В конце концов, изначально это был дворец, а не тюрьма.
– Тайно и поодиночке? Ничего подобного, – сказал Эро. – Время от времени они нас запирают, но большую часть времени мы наслаждаемся обществом друг друга – по правде сказать, я не припомню такого со времен Версаля. Остроумные беседы, изысканные манеры – дамы делают прически и переодеваются три раза на дню. У нас бывают званые ужины. Вам продадут все, что захотите, за исключением оружия. Только следите за своими словами. По меньшей мере половина здесь сидящих – полицейские осведомители.