– Критиковал комитет.
– Ясно.
Филиппо считает по головам.
– Нас четырнадцать. Они собираются вынести решение по делу Ост-Индской компании. Если бы кого-нибудь здесь заботило правосудие, это заняло бы месяца три. У нас три дня.
Камиль Демулен на ногах.
– Отвод, – заявляет он, показывая на присяжных. Ему приходится говорить быстро, чтобы не заикаться.
– Передайте это через ваших защитников, – кратко отвечает Эрманн.
– Я сам себя защищаю, – огрызается Демулен. – Я возражаю против Ренодена.
– На каком основании?
– Он угрожал моей жизни. У меня есть несколько сотен свидетелей.
– Несущественное возражение.
Зачитывают доклад Полицейского комитета по делу Ост-Индской компании. Два часа. Зачитывают официальные обвинения. Еще час. За барьерами высотой до пояса толпятся зрители: в дверях, вдоль улицы.
– Говорят, толпа стоит до Монетного двора, – шепчет Фабр.
Лакруа поворачивает голову к поддельщикам.
– Какая ирония, – замечает он.
Фабр проводит рукой по лицу и оседает в кресле, которое предназначено для главного обвиняемого. Вчера вечером, когда заключенных переводили в Консьержери, он с трудом стоял на ногах, и двое стражников помогли ему доковылять до закрытого экипажа. Временами приступы его кашля заглушают голос Фабриция Париса, и тот пользуется возможностью перевести дыхание. Глаза Фабра все время возвращаются к бесстрастному лицу его покровителя, Дантона. Фабр вынимает носовой платок и подносит к губам. Бескровная кожа блестит от пота. Порой Дантон поворачивается взглянуть на него, затем переводит взгляд на Камиля. Ядовитые солнечные лучи из-за спин присяжных протянулись по черно-белому мрамору. Дело к вечеру, и над головой Леруа Десятое Августа сияет незаслуженный нимб. В Пале-Рояле цветет сирень.
Дантон:
– Пора прекратить это. Я требую, чтобы меня выслушали. Я требую разрешения написать Конвенту. Я требую созыва комиссии. Мы с Камилем Демуленом желаем осудить диктаторские методы Комитета общественного…
Слова тонут в грохоте аплодисментов. Толпа выкрикивает его имя, аплодирует, топает ногами, поет «Марсельезу». Шум подхватывает улица. Эрманн яростно трясет колокольчиком в сторону обвиняемых, а Лакруа трясет запястьем ему в ответ. Без паники, без паники, шевелит губами Фукье. И когда голос Эрманна прорывается сквозь крики, он объявляет, что заседание откладывается. Заключенных уводят в камеры прямо под залом суда.
– Ублюдки, – бросает Дантон. – Завтра я не оставлю от них мокрого места.
«Продан? Я? Для такого, как я, нет цены».
День второй.
– Кто это?
– Нет, другой, – говорит Филиппо. – Кто этот человек?