Дантон оглядывается через плечо:
– Это гражданин Люлье, обер-прокурор, вернее, бывший обер-прокурор Парижского департамента. Гражданин, что вы здесь делаете?
Люлье занимает место рядом с подсудимыми. Он молчит и выглядит потрясенным.
– Фукье, в чем, вы говорите, он виновен?
Фукье бросает гневный взгляд на обвиняемых, затем смотрит на лист бумаги в руке. Яростным шепотом совещается о чем-то с заместителями.
– Но вы так велели, – настаивает Флерио.
– Я сказал вызвать, а не арестовывать. Все приходится делать самому!
– Он не знает, в чем виновен этот человек, – замечает Филиппо. – Но скоро что-нибудь придумает.
– Камиль, – говорит Эро, – по-моему, ваш кузен некомпетентен. Он настоящий позор адвокатской коллегии по уголовным делам.
– Фукье, – обращается к нему его кузен, – напомните, как вы получили этот пост?
Прокурор закапывается в бумагах.
– Что за черт, – бормочет он и подходит к судейскому столу. – Мы сели в лужу, – говорит он Эрманну, – но они не должны догадаться, иначе выставят нас на посмешище.
Эрманн вздыхает:
– Мы все работаем в спешке. Вам следовало выразиться более определенно. Оставьте его, а в последний день я сошлюсь на недостаточность доказательств, и присяжные его оправдают.
От Дюма, заместителя председателя суда, несет спиртным. Толпа мнется, охваченная нетерпением, сетуя на задержки. Приводят еще одного арестанта.
– Господи всемогущий, – говорит Лакруа, – Вестерманн.
Генерал Вестерманн, герой Вандеи, втискивает воинственный торс между обвиняемыми.
– Кто, черт подери, эти люди? – Он показывает большим пальцем на Шабо с компанией.
– Карманники, – отвечает ему Эро. – И вы состоите с ними в заговоре.
– Я? – Вестерманн повышает голос. – Ты думаешь, Фукье, я тебе какой-нибудь армейский болван? Думаешь, я олух? До революции я служил адвокатом в Страсбурге, и я знаю, как делаются дела. Мне не предоставили защитника. Не провели предварительного расследования. Не вынесли обвинения.
Эрманн поднимает глаза:
– Это все формальности.
– Мы все здесь, – сухо замечает Дантон, – ради формальности.
Обвиняемые разражаются хохотом. Замечание Дантона передают в толпе. Публика аплодирует, санкюлоты машут красными колпаками, поют «Ça ira» и орут (не к месту) «На фонарь!».
– Я вынужден призвать вас к порядку! – кричит Эрманн Дантону.
– К порядку? – Дантон вскакивает. – Сдается мне, пришло время призвать вас соблюдать приличия. У меня есть право говорить. У нас у всех есть право быть выслушанными. Черт подери, я сам учреждал этот трибунал! Мне ли не знать, как он работает.
– Вы не слышите колокольчик?