– Есть немного. И самокрутки готовые.
– Как славно-то.
Присев на корточки, они покуривают, обмениваясь впечатлениями. Солдатики с винтовками между колен привалились спинами к стене и застыли в ожидании. Происхождение каждого узнается с первого взгляда: одни по виду принадлежат к среднему классу, и заметно, что они не горят желанием воевать; другие – достаточно взглянуть на их руки – дети рабочих и крестьяне, покорно принявшие то, что им выпало. Однако вполне ясно, что и те и другие, только дай им волю, побросают свои винтовочки и разбегутся. Почти все втягивают головы в плечи при жужжании пуль или грохоте недальнего разрыва. Сержант рассказывает, что их после призыва поначалу послали служить в батальон, которому поручено было всего лишь охранять берег в восточной зоне. Не робей, ребята, твердили им, вы и выстрелов-то не услышите. А потом в один прекрасный день погрузили в эшелон и привезли на Эбро.
– А ты? – спрашивает Панисо.
– Да я тоже думал, что будем в береговой обороне. Подмазали кого надо, чтобы отправили служить в эту часть, а оно видишь, как обернулось…
– Не обидишься, если я спрошу?.. Ты цыган?
Светлые глаза смотрят с опаской.
– Тебе зачем это знать? Я что, похож на того, кто кур ворует?
– Да нет, из чистого любопытства. У меня в Союзе были друзья-цыгане.
Лицо Касау разглаживается.
– Шахтер?
– Бурильщик первой категории.
– Да, во мне есть цыганская кровь. Со стороны матери. А еще я был бандерильеро.
– Не свисти.
– Ей-богу. Выступал в квадрилье Альгабеньо.
– Ну надо же, как бывает в жизни. Вроде я тебя видел на арене.
– Может, и видел. Но судьба развела. Маэстро стал фашистом, а я вот – перед тобой.
– А как же тебя в сержанты произвели? Полковую школу, что ли, кончил?
– Конечно. Но вдобавок имелось у меня кое-что раньше. Летом тридцать шестого мы с приятелями собрали отряд, реквизировали грузовик и стали колесить из города в город. И даже одного епископа расстреляли. От Кастельона до Валенсии ни одного фашиста в живых не оставили.
– Кое-кто, может, все же уцелел?
Касау улыбается, преисполненный пролетарской гордости:
– Поверь, ни единого. Отряд наш назывался «Дети Ленина».
– Прямо Ленина? Ни больше ни меньше?
– Да.
– Ну то есть знаешь, куда там нажимать, чтоб винтовка выстрелила?
– Уж будь покоен.
– А в бою бывал?
– Опыта маловато, конечно. Но после вчерашнего уже книжку могу написать.
– Тяжко пришлось?
Касау затягивается окурком сигареты так глубоко, что пламя почти обжигает ему ногти. Задержав дым, очень медленно выпускает его.
– «Тяжко» – это мало сказать, – произносит он наконец. – Нас послали следом за тремя танками и даже не сказали, что там впереди. Танки сильно оторвались от нас, и два были подбиты. Франкисты стали щелкать нас, как куропаток: перед боем было нас двести девяносто четыре человека, а когда назад пришли – двести семь. Да еще многие в плен попали… Капитана Мадонелля убили, и лейтенанта тоже, а наш политкомиссар, гораздый речи толкать, оказался последней сукой – сгинул куда-то, как сквозь землю провалился.