Майор Карбонелль вручает Пато вчетверо сложенный листок замусоленной бумаги:
– В любом случае это сообщение надо передать командиру батальона Островского. Это очень важно… Ясно?
– Ясно, товарищ.
Майор уходит, встретившись по дороге с Экспосито, которая возвращается вместе с белокожей и черноглазой Розой Гомес.
– Берите только самое необходимое, – говорит Харпо. Кивает на стоящую у ограды подводу – на ней как попало навалено оставленное ранеными оружие. – Но вооружитесь лучше, чем теперь.
– Они что, без охраны пойдут? – удивлена Экспосито.
– Без. Вдвоем.
Сержант готова испепелить его взглядом.
– Очень рискованно, товарищ лейтенант, отпускать двух женщин одних. И дело тут не только в фашистах.
– Это не мое дело, – неуклюже оправдывается Харпо. – Они знают, на что идут.
– Знаем, – подтверждает Пато.
Сержант пропускает ее слова мимо ушей.
– Нельзя без сопровождения! – настаивает она. – Это технический персонал.
На этот раз возражает Роза:
– Мы солдаты!
– Франкисты в городке, – мотает головой Харпо. – У нас на счету каждый человек. В строй поставили даже штабных писарей.
После краткого раздумья Экспосито неохотно соглашается с этими доводами. И смотрит на девушек:
– Товарищ прав… Людей не хватает, а вы справитесь.
– Конечно справимся, – отвечает Пато.
Экспосито показывает на грузовик:
– Выберите себе оружие.
– Обойдемся и пистолетами, – возражает Роза Гомес. – Мы и так будем нагружены сверх меры.
– Возьмите-возьмите на всякий случай. Мало ли что… И патронов побольше. Неизвестно, что вас ждет там, в бутылочном горлышке.
Хинес Горгель и прочие идут к реке. Она уже близко – сквозь прибрежные заросли тростника видно, как блестит под солнцем вода. Звенят тучи назойливых мух.
– Вот здесь хорошо будет, – говорит сержант.
И останавливается, а за ним и все остальные – шестеро солдат с винтовками, в том числе и Горгель с Селиманом. Они окружают двоих безоружных, руки у которых связаны спереди одной веревкой. Сержант наклоняется, закуривая, с довольным видом смотрит по сторонам:
– Местечко не хуже любого другого.
Посасывая самокрутку, он минуту мечтательно созерцает пейзаж. А о чем при этом думает, одному богу известно. Но вот возвращается к действительности, переводит глаза на пленных. Достав из кармана листок бумаги, разворачивает его и читает вслух:
– Оглашается приговор, по ускоренной процедуре вынесенный военно-полевым судом в отношении рядового Рубена Нольи Корби за попытку перейти на сторону врага…
Горгель смотрит на осужденного: лет тридцати, тощий, впалые щеки, тревожно бегающие глаза. Крестьянские руки подрагивают под стягивающей кисти веревкой. Он смотрит на сержанта растерянно, вслушивается в его слова, приоткрыв рот, словно ищет в них немыслимую лазейку, юркнув в которую останется жить. Слева от него стоит второй – спокойно смотрит в землю, как будто высчитывает, сколько минут остается до того, как он ляжет в нее. Он примерно того же возраста, длиннолицый, со светлыми кудрявыми волосами, щеки и подбородок покрыты трехдневной щетиной, обмундирование цвета хаки в грязи. На лбу у него кровоподтек, припухшие желтоватые глаза воспалены.