Когда Пато подходит к одному из брустверов, небо уже густо усыпано звездами. Вдали еще различима темная громада высоты. В синеватом свете гаснущих сумерек кусты и деревья без листьев кажутся театральной декорацией и будто вырезаны из жести. Со стороны кладбища, где засели франкисты, доносится голос – кто-то распевает с явным расчетом на то, что его услышат на Рамбле:
В небесах живет Господь,
А помрет – воскреснет,
Вам карлиста не сбороть
Нипочем, хоть тресни.
Девушка слышит шаги и чувствует чье-то приближение. Оборачивается, думая, что это Роза, но звучит голос капитана Баскуньяны.
– Вы обе, товарищ Патрисия, – и ты, и твоя подруга – проявили истинную отвагу.
– А ты и мужчинам это говоришь, товарищ капитан?
– И мужчинам тоже.
Пато отворачивается и снова смотрит за бруствер. Голос с кладбища допел куплет, и теперь там царят лишь тьма и тишина.
– Завтра попробуем еще раз.
– Боюсь, ничего не выйдет, – обескураживает ее Баскуньяна. – Франкисты просочились в бутылочное горлышко, и наши на высоте теперь отрезаны. Не попасть к ним.
– Мы не будем контратаковать?
– Какими силами? Все, что осталось от резервов, завязло в Кастельетсе. Ну а сколько у нас в наличии, ты сама видишь. Засевшие на Пепе могут еще сопротивляться.
– Думаешь, могут?
– По правде говоря, не знаю. Гамбо Лагуна – великолепный командир, люди у него стойкие, упорные и знают, за что воюют. Но они не получат ни подкрепления, ни боеприпасов. Ни воды, ни продовольствия. Уверен, будут сопротивляться, сколько смогут. Однако боюсь, мы их оставим на произвол судьбы.
– А как твои дела?
– Разве ты не знаешь?
– Нет.
– Меры взыскания, которые так хотел применить ко мне политкомиссар, пока приостановлены. И вот я здесь. И жду, когда смогу подбросить им новых мотивов.
– А что будет дальше?
Баскуньяна замолкает на несколько секунд и наконец говорит:
– Когда в Картахене начался фашистский мятеж, всех офицеров мы покидали за борт… В наших руках оказались все корабли и все гавани Средиземноморья, однако матросы даже шаландой управлять бы не смогли…
Пато ждет продолжения рассказа, но Баскуньяна больше не прибавляет к сказанному ни слова. А говорит так:
– Знаешь, во всем этом чувствуется смерть… Она еще не пришла, но мы обречены заранее.
– Мне, товарищ капитан, не нравится, когда ты так говоришь. Ты или кто другой.
– Это мой окоп. Здесь я могу говорить все, что хочу.
После этой отповеди он замолкает надолго. Потом делает какое-то резкое движение – и вновь замирает в неподвижности.
– Ты спрашиваешь, что будет дальше? Я тебе скажу что. – Он говорит так тихо, что Пато приходится напрягать слух, чтобы расслышать. – Кого можно, эвакуируют на тот берег Эбро. Прочие останутся здесь прикрывать отступление, пока сил хватит.