А их становится чем дальше, тем больше. То, что начиналось с одиночных разрозненных выстрелов, постепенно, по мере их продвижения вперед, густеет, и теперь уже слышны звуки настоящего боя. Время от времени пуля пролетает ниже, сбривает ветки и листья, осыпая ими связисток. Нет, бьют не по ним – в этом случае давно бы уж застрелили, – а просто они оказались меж двух огней: идет интенсивная перестрелка, и нет сомнений, что франкисты решили, пока не стемнело окончательно, продвинуться еще немного вперед и заткнуть бутылочное горлышко на высоте. Она невдалеке, пятисот метров не будет, но сейчас кажется недосягаемой, как луна.
Совсем рядом Пато видит лицо своей напарницы – мокрое от пота, вымазанное землей. Смотрит пытливо. Дышит очень часто, глаза выпучены от страха и напряжения, и Пато думает, что услышала бы, как суматошно колотится ее сердце, если бы в висках так оглушительно не отдавался стук собственного.
– Дай сообразить, – просит она.
Ей очень трудно сосредоточиться. Спокойно все обдумать. Телефонный кабель, вдоль которого они идут, цел и вьется меж кустов и деревьев, насколько хватает глаз. Значит, обрыв должен быть где-то дальше. Идти туда невозможно. Кроме того, жжет карман записка, которую надо передать командиру батальона Островского. Может быть, оставить кладь Розе, а самой налегке попробовать в одиночку добраться до высоты, мелькает мысль. Но становится все темней, а проход так узок – если он вообще есть, франкисты совсем рядом, а позиции республиканцев почти окружены, а может быть, и не почти, – что ничего не стоит получить пулю даже от своих.
– Да, надо возвращаться… – соглашается наконец Пато.
Розе не надо повторять дважды. Они ползут назад. Чуть подальше, возле кладбища, они оказываются на пригорке – и как на ладони: шесть или семь шагов по голой земле без единого камня или куста. Там они останавливаются. Пато приподнимается, несколько раз глубоко вздыхает и бежит первой, сгибаясь под тяжестью ранца. На последнем рывке слышит выстрел и жужжание пролетевшей мимо пули. Она не знает, кто пустил ее, свои или чужие, да теперь уже и не важно. Припав на колено, она сдвигает большим пальцем предохранитель, стреляет, передергивает затвор, стреляет снова и снова, пока ее напарница, одолев опасный участок, не падает рядом с ней, целая и невредимая.
– Вот же мрази фашистские, – еле переводя дух, говорит она.
– А может, это наши…
– Тогда – гады красные.
Обе смеются, избывая пережитый страх и напряжение. И снова ползут. Вскоре Пато, узнав местность, выкрикивает пароль, чтобы их не обстреляли свои. Еще через какое-то время они по телефону связываются со штабом. Трубку снимает подполковник Ланда собственной персоной. И приказывает им оставаться там до утра, а если проход будет по-прежнему перекрыт – возвращаться в Аринеру.