– Ладно, тогда мы пошли. Пробейте брешь побольше и заткните глотку пулемету справа – он садит по нам без передышки. И вообще, постарайтесь хотя бы прикрыть.
– Рассчитывай на нас, дружище… Желаю удачи.
Крышка люка захлопывается, и Пардейро отходит к корме. Еще несколько легионеров подошли и сгрудились у кормы, инстинктивно ища защиты от пуль. Все смотрят на командира со спокойной покорностью судьбе, как и пристало старым солдатам, знающим, что будет дальше. Лонжин и остальные легионеры – одни залегли, другие укрылись за танками – глядят выжидательно. Подать команду голосом невозможно, потому что в этот самый миг три танка открывают огонь, и в грохоте шести стволов калибром 7,92 мм тонут все прочие звуки.
«Одно побужденье – величье твое», – мысленно напевает Пардейро, досылая патрон в ствол и сдвигая предохранитель. И повторяет эти слова гимна: «Твое благородство и твердость твоя». Двумя пальцами прикасается к шестиконечной звездочке, вышитой над нагрудным карманом, где лежат фотографии родителей и «крестной» вместе с не дописанным письмом к ней. Потом, не скрываясь, осеняет себя крестным знамением и, снижая пафос, подмигивает глядящим на него солдатам. Кое-кто улыбается в ответ, кое-кто тоже крестится. И слева, и справа все здесь зависят от него – от двадцатилетнего младшего лейтенанта военного времени, совсем недавно получившего это звание, который сейчас снова поведет своих солдат к победе или к разгрому.
Пардейро, глубоко вздохнув и с удовольствием чувствуя, что его легкие еще здоровы и исправно вдыхают воздух – он так понадобится скоро, – смотрит в синее небо, будто наполняет глаза его светом. Он чувствует себя в ладу со своей совестью и с миром, где ему выпало на долю жить. Если убьют – его похоронят как офицера и кабальеро, исполнившего свой долг и не испытывавшего ненависти – ярость в бою – это совсем другое дело – к тем, кого собирается убивать и кто, быть может, убьет его. Да, он в ладу с самим собой, хотя к этому чувству примешивается и нотка горьковатой грусти по всему, в чем ему, весьма вероятно, будет отказано.
Вот наконец он опускает глаза и смотрит вперед. «Чтоб видеть отчизну могучей и славной», – напевает он про себя и вдруг смущенно сознает, что не помнит, как там дальше, хоть и пел этот гимн раз сто. Впрочем, сейчас уже все равно. Он поднимает левую руку с пятью растопыренными пальцами и загибает их по одному – четыре… три… два. Последним, указательным описывает в воздухе круг. Потом выходит из-под защиты танка и видит впереди белую грозную стену Аринеры, всю исклеванную пулями, и фонтанчики пыли, вздымаемой пулеметными очередями. До нее не будет и ста метров, но кажется, что она стоит на рубеже времени и страха.